Тут острый взгляд сокола выхватил крошечную точку, вьющуюся над крышей башни. Она стремительно приближалась, с каждой секундой всё больше и больше напоминая своими очертаниями птицу. Нет, не просто птицу! Пёструю быстрокрылую соколицу, несущуюся навстречу! Он не усомнился ни на мгновение: королевна летела к нему навстречу. Радостный клич сорвался с его клюва. По движениям, неуловимым глазу человека, он понял: охотник узнан, королевна приветствует его. Они закружились в соколином танце, в вихре крыльев, когтей и бесконечной свободы, которую могут подарить лишь небеса. Охотник был счастлив в те мгновения. Казалось, от человека в нём почти ничего не осталось в украденном теле. А может, всё решится именно так? Они навсегда останутся животными, понимающими друг друга без всяких слов. Не будет больше бессмысленной вражды, боли и страхов. Пусть так, они проживут свои жизни судьбой, что им не была предназначена при рождении, но будут свободны и счастливы!

Два сокола под самым пологом заколдованных облаков парили крыло к крылу, летя в сторону башни, чтобы пересечь границу и навсегда покинуть мир людей… И, вдруг, Сириус заметил что-то странное в своей спутнице. Её взгляд, слишком живой и осмысленный, теперь выражал непонятное ему, холодное торжество. Он не мог представить, чтобы подобное виделось в глубине глаз Селесты, которую он знал. Тут Сириус понял, что Селеста никогда бы не согласилась покинуть свой народ по доброй воле навсегда. Не важно, в каком она была обличье, и кто был бы рядом с ней. Он закричал отчаянно, настоящий сокол мог бы так кричать лишь в минуту смерти. Спутница его, кем бы она ни была, поняла, отчего он больше не источает волны безграничного ликования, отчего раздался этот крик. Они всё ещё как животные понимали друг друга, чувствовали намеренья, не используя слов. Ещё за мгновение до того, как она его атаковала, Сириус понял, что произойдёт. Только сделать ничего не успел.

Птица вырвала камень из его сомкнутых когтей с необыкновенной силой.

Охотник падал и смотрел на солнце: как же он сразу не понял, что полдень был близок, но ещё не наступил? Мысль о скорой гибели так и не успела добраться до его головы.

Сириус погибал. Он понимал это каким-то странным животным чувством, единственным доступным ему в этот миг. Вокруг была темнота. И откуда-то из её глубины слышался голос матери, который он часто вспоминал в минуты печали… Этот высокий и прекрасный, чистый и нежный голос, пел песню, которую он запомнил с тех времён, когда она сидела у его колыбели, когда мир ещё не был таким страшным.

Засыпай-ка, родной, я спою тебе сказку

О том, как сокол мой поменял как-то ласку

Милых рук на полёт, на просторы небес,

На края, где волшебны и горы и лес…

Улетай, сокол мой, улетай мой родной,

Может, ты никогда не вернёшься домой?

Пусть тебя ветер звёзд далеко унесёт,

Только помни, что дома тебя всё же ждёт

Лишь Любовь….

А в чужой стороне всё и правда прекрасно,

Будто кто-то плеснул с неба яркую краску…

Только сердце скулит и совсем не поёт:

В том краю волшебство, а не счастье живёт!

Прилетай, сокол мой, прилетай, мой родной,

Может, всё же, ты скоро вернёшься домой?

Пусть тебя ветер звёзд вновь ко мне принесёт,

Знаю точно: тебе снова счастье вернёт

Лишь Любовь…

Сириус опускался во тьму всё глубже, будто на дно холодного океана, а голос матери слышался всё чётче. Потом, он вдруг понял, что это вовсе не мама поёт у его колыбели, и знакомые слова произносились голосом Селесты…

Люди не любят верить в чудеса. Оно и понятно, ведь поверить в чудо означает признать, что есть во всех мирах неподвластное нашему пониманию. Нечто нелогичное, необъяснимое, неправдоподобное. Но любая вещь становится вполне понятной в тот момент, когда мы, переступив собственную гордость, через слепую уверенность во всесильности и исключительности человеческого рода, допускаем возможность невероятного.

Вы скажете, что в жизни так не бывает, что совпадение слишком уж сказочное. Невозможно было бы предугадать, что Сириус уже в человеческом облике не разобьётся о скалы, или не сгинет в объятьях ледяной воды, плескавшейся у их основания. Слишком уж маловероятным было бы то, что его почти безжизненное и измученное тело, безвольным мешком упадёт прямо на террасу, где уже не было колдовской зимы. И уж точно было невозможно логично объяснить, почему именно в тот момент Селеста, вдруг, закричала от ужаса, и, в попытке пробиться сквозь невидимую колдовскую преграду, произнесла слова, способные разрушить проклятье Эстеврии.

И всё же, всё можно объяснить. Просто поверьте, что память ума – далеко не самая сильная, что есть вещи куда более могущественные, превосходящие способности разума, любимого человечеством. Её ум был затуманен зельем. Даже если бы девушка призвала бы на помощь все силы своего разума, колдовство бы не позволило ей понять то, что королевна осознала в тот момент.

Помнили её тело, её сердце, и, главное, её душа. Лишённая доступа к своей фактической памяти, она была и лишена сомнений, которые порождал её жизненный опыт. Ведь было так неправильно и даже опасно испытывать привязанность к охотнику. Так было страшно спутать чувство благодарности к своему спасителю с настоящей любовью! Но теперь её сомнения не имели никакого значения, их просто не существовало! Её глаза, её сердце, её душа, вся её суть знали, что, возможно, видят смерть любимого. Это страшное, ошеломляющее открытие разрушило в миг чары забвения. Эти эмоции были настолько сильны, что уничтожили всякий след зелья в её теле, и проклятье, и невидимые стены, что отделяли землю Эстеврии от прочих.

– Я люблю тебя! – закричала она.

Произнеся это раньше, чем смогла осознать, что именно говорит, но отчётливо понимая, как это важно, Селеста почти случайно выполнила данное когда-то обещание, которого не помнила. И когда полуденное солнце коснулось босых ступней королевны, ничего не произошло. Отныне и впредь Селеста была человеком.

Самым уж удивительным было то, что бросившись со всех ног к уже узнанному Сириусу, коснувшись рукой его груди, девушка поняла, что там, под рёбрами трепещет перепуганное человеческое сердце. Затем, после мучительных мгновений ожидания, Селеста увидела, как он открыл глаза.

Сириус был жив. Нет, его нельзя было назвать невредимым но, главное, не случилось самого страшного, того, что лишило бы королевну и охотника надежды на счастливый конец. Его левое запястье было повёрнуто под неестественным углом, а правый глаз теперь навсегда был отмечен обликом птицы, который он позаимствовал нечестным путём. Это око больше уже никогда не будет полностью человеческим: тёмный белок, чуть вытянутый зрачок, жёлтый и яркий ободок вокруг него не позволят забыть о цене, которую нужно было заплатить за счастье. Но главное, он был жив. Слёзы облегчения катились по щекам королевны.

А дальше, как и должно быть в добрых и волшебных сказках всё было хорошо. В Эстеврии наступила долгожданная оттепель, и измученные холодом, голодом и болезнями жители все как один были согласны, что нет звука на свете прекраснее, чем тихий звон капели на карнизах окон.

При дворе все будто, внезапно, прозрели и поняли, что на троне последние месяцы была самозванка, таинственным образом исчезнувшая в день, когда в Соколиной столице кончилась зима. Один близорукий мальчик, любивший книги больше всего на свете, в то утро видел, как из порта исчез корабль с чёрными парусами, обратившись в дым… Правда, он никому не сказал этого: боялся, что над ним будут смеяться.

Мирида и Бриан больше не были королём и королевой. Согласно договору с Ласточкой, мать Селесты даже в новом облике не могла пересечь замковые ворота. А Бриан, как никогда раньше, чувствовал, что не имеет права более носить корону. Но судьба их не была несчастной! Нет, они поселились за пределами городских стен, в уютном и красивом доме, владея землями достаточно богатыми, чтобы они никогда не знали нужды. Там они и прожили свои жизни долго и счастливо…