Медная цитадель получила своё имя за необычный цвет скал, в которых была высечена. Рыжими зубьями этот остров возвышался на окраине диких вод, где обитали неизвестно какие существа, порой, очень опасные. Единственная яркая, как медь скала с тремя пиками возвышалась среди множества чёрных, точно острый трезубец морского дикого божества. Подплывающий по узким проливам мореплаватель, далеко не сразу заметил бы, что тройная вершина была частью довольно большого острова. Берега его были покрыты галькой, а на одном из прибрежных рифов мерцал маяк, тонкий, стройный, неколебимый. Ещё до прихода людей на этот остров ветра, вода и штормовые вихри, выгрызали в этих скалах множество ходов и открытых, точно полка книжного шкафа, пещер. Войны и мореходы, которые пришли сюда и стали первыми Медными рыцарями, лишь завершили начатое самой природой. Путешественники, которые попадали сюда, всюду разносили рассказ о дивной картине, предстающей пред всяким, кто попал сюда: возвышавшаяся над редким сосновым лесом Цитадель цвета крови и сухой земли. И не ясно, где кончается работа человека, где начинаются дикие и первобытные камни.

Главное, чем славился рыцарский орден – умелые китобои. Именно они и выполняли главную роль, то, ради чего и создавалось это место изначально. Здесь, среди северных вод, рождающих дрейфующие льдины, часто появлялись морские змеи: гигантские чудовища, которые охотились на китов и пожирали их, удушив могучими кольцами. Не брезговали они и рыбацкими лодками, и судами крупнее. И бывало так, что подходили они к континенту так близко, что начинали топить и торговые корабли. Только Медные китобои умели справляться с этой напастью: выходили крупными эскадрами в чёрные холодные воды диких морей и уничтожали чудовищ, подплывающих слишком близко к берегам, которые люди считали своими. Охотились они и на более традиционную добычу. Оттого сюда часто заглядывали лодки и корабли торговцев, манимых китовым усом, кожей гигантских скатов и ядом иглокожих рыб.

Да и других диковин в этом месте скапливалось не мало. И не было ничего удивительного в том, что, вскоре, здесь стали селиться люди, желавшие служить в стенах твердыни, а потом ей понадобилась и охрана. Так появились и воины, те, кто не участвовал в морской охоте, но были мастерами военного дела. И стали они настолько сильны и известны, что лишь упоминание о них наводило страх на пиратов, отбивая всякое желание пытаться поживиться здешними богатствами.

Цитадель стояла века, неизменная и упорядоченная, полная жизни и величия. Но теперь эти времена были в прошлом… Нынешний Хранитель цитадели был незаконным держателем символов власти над ней. Булава и гарпун, гордость воинов и мореходов, были в руках предателя.

Но главная проблемы была даже не в этом, а в том, что очень и очень многие жители Цитадели были на его стороне.

Всё началось с завести. Значительная часть китобоев была недовольна тем, как в крепости обстояли дела; иным казалось, что богатства, приобретённые за счёт щедрой добычи, распределялись несправедливо. Китобои были, прежде всего, мореплавателями. Они месяцы проводили среди волн океана, не видя ни суши, ни вкусной еды, ни женщин. Даже ощущение перекатывающейся под ногами гальки могло успеть забыться за время долгого путешествия. И в головах, покрытых просоленными волосами, стали зарождаться сомнения: а действительно ли так сильно нужно были мириться с отсутствием комфорта в их миссии? Или, может, в их злоключениях виноваты те, кто жил в тепле и сухости круглый год?

Для идей этих не было истинных оснований. Хранитель, род которого носил имя самой Цитадели много веков, поступал со своими людьми честно. Рыцари, охранявшие твердыню от врагов, и китобои получали равное жалование. Прочее же уходило на содержание флота, оружия, учёных, работавших в богатых библиотеках, на покупку лекарств, провизии, тканей, железа и древесины для починки кораблей. И, говоря честно, каждого морского охотника на острове ждал тёплый, уютный и далеко не бедный дом. Однако, из маленькой искры недовольства всегда могут извлечь выгоду те, кто стремится к власти.

Олидор Седой был рыцарем-воином, и большую часть жизни проводил в дозорах. Он был человеком с виду достаточно прямолинейным, но ему хватило амбициозности, чтобы желать власти. Олидор собирал сторонников, пуская ложные слухи, порочившие Медный род; он давал громкие обещания всякому, кто желал его слушать.

Однажды, будучи ещё юношей, он собственноручно вытащил из логова краба-людоеда украденного ребёнка. Ему это стоило отравления и поседевших волос, но навеки закрепился за ним статус храбреца и героя. Накануне переворота, многие вспомнили об этом. На руку узурпатору сыграло и то, что Вольфрам, сын нынешнего Хранителя, не слыл многообещающим правителем. Тихий и прилежный мальчик, послушный и любимый всеми, кто знал его лично, не был наделён даром красноречия. Он не умел вдохновить незнакомцев, не умел мгновенно произвести впечатление и вызвать желание следовать за ним, радуясь служению. Это невыгодно отличала его и от отца, и от дела, которого рыцари ещё помнили. Многим этот факт внушил неуверенность в способности юноши править. Характером он пошёл в мать, хоть и унаследовал многие таланты отца.

В ночь, когда началось восстание, Олидор не стал марать руки. Он заперся в своих комнатах, пока его братья по оружию убивали друг друга. Почти ничего ему делать не нужно было: только вовремя взять булаву и гарпун. К утру трупов было в Цитадели столько, что, казалось, в стенах её почти не осталось живых. Падших даже не похоронили достойно: свалили на галечных берегах в ужасающие кучи и подожгли.

Седой узурпатор собственными глазами видел, как горит тело его бесславно поверженного врага, доверчивого настолько, что он даже не догадывался, кто именно претендует на роль Хранителя до самых последних минут. Он видел тело и его жены, лицо которой на веки застыло в немом укоре. Тело мальчишки, сына Хранителя, так и не смогли отыскать. Это была единственная причина жалеть о том, что Олидор лично не участвовал в резне: насколько спокойнее ему бы жилось, убей он мальчика собственноручно! А теперь гадай: то ли он сгинул на одном из горящих кораблей, то ли сумел избежать смерти…

Олидор получил власть, но не получил того, чего желал: жизнь его не стала проще и приятнее. Он мало что понимал в управлении хозяйством, а, оказалось, что именно им и должен заниматься Хранитель цитадели в первую очередь. Крепость ветшала, среди оставшихся рыцарей появились нуждающиеся в дополнительном доходе, а потерянные в пожарах корабли так и не удалось заменить флотом равным по силе. Братоубийство не принесло желанной пользы.

Однако, многие ещё были довольны возвышением Седого правителя. Главной причиной этого заблуждения было то, что в нём не было благородной крови. Он выглядел, говорил и вёл себя так, как не пристало лорду, но, был куда ближе и понятнее для китобоев и воинов, хоть и звавшихся рыцарями, но ведших жизнь обыкновенную. А на севере, где разница между привычками лордов и прочих была огромна, это было совсем немало…

Олидор не знался с князьями севера, хотя Хранитель должен был заниматься и поддержкой отношений с элитой континента. В этом он сыскал одобрение тех, кто предал огню бывшего предводителя. Хотя на деле, остров лишь лишился помощи тех, кто действительно был способен восстановить уничтоженный флот…

Сириус не знал, как именно Олидору стало известно, что Вольфрам смог бежать в ночь кровопролития, но сегодня узурпатор неистово искал мальчика, способного пошатнуть его положение. И не только он…

Попасть на Медный остров было просто. Пол дня пути у Сириуса заняла поездка до рыбацкой деревеньки, жители которой частенько плавали в те края, чтобы продать его жителям рыбу, лепёшки и прочую снедь. Охотник не таился: он открыто действовал в эти часы. Разве что звался вымышленным именем, да и только. Он не хотел тратить время на осторожность, да и не так это было важно: кто поверит, что человек, которого так ищут рыцари, сам явится в их дом? Когда слухи о нём дойдут до тех, кто ищет Вольфрама, Сириус будет уже достаточно далеко. Если слухи эти вообще дойдут когда-нибудь. Так он думал. Наверное, впервые за много лет у Сириуса не было чёткого плана: он действовал по наитию. Упорядоченность и размеренность жизни, которую он так ценил, казалось, навсегда его покинули. И он не горевал по ним: ему некогда было горевать. Лодка, груженная рыбой, без препятствий отнесла его к почти забытому берегу. И когда его нога впервые коснулась пропахшего чешуёй и морским ветром покачивающегося нутра судёнышка, он не почувствовал ничего, кроме мрачного удовлетворения.