— Ну-ко угости меня на дорогу. Я уезжаю!

— Как это — угостить? — не понял старик.

— Дай мне кваску. Аль забыл?

— Об эту пору? — удивился Игнат. — Не обедавши?

— Что же! Что делать, коли жажда!

— Ну, ладно. Обожди и карауль.

— Нет, старина, мне не время. Я тоже спешусь. На дворе напьюсь — и на коня! — заявил Львов.

— Как же быть-то, барин?

— Что за важность! Камеры все заперты.

— Нет, Генрих Иваныч, не годно. Никогда я так-то не ухожу. Мало что может: придёт кто и отопрёт. На грех мастера нет. Обожди, пока я в подвале.

— Не могу, родимый, спешу… Стой! И мы оба — дураки. Бери все связки с собой. Что за важность! Не сто пудов.

— Это вот, пожалуй… — согласился Игнат. Старик забрал все связки ключей с гвоздей. Оба двинулись и спустились по лестнице.

Игнат прошёл весь большой двор, где в глубине жил крепостной ключник и были кладовые, подвалы и погреба.

Львов оглянулся среди двора. Невдалеке рабочие клали стенку… Правее ходил по двору конюх и водил его лошадь, уже осёдланную.

Волнуясь в высшей степени, он старался сообразить: сколько за это время успел бы он прочесть «Верую»? По его убеждению как раз, если не спешить и произносить каждое слово с маленькой паузой — то раза три, а пожалуй, четыре.

И он направился к тому месту, где каменщики работали у стены. Он весело заговорил с ними с шутками и прибаутками.

Но, разговаривая, он постоянно оглядывался на крыльцо, с которого вышел. По времени выходило, что он успел бы уже раз семь прочесть молитву, а между тем никто на крыльце не показывался. Он начал тревожиться. Наконец, вдруг оглянувшись назад, он чуть не вздрогнул… Сердце стукнуло в нём… На подъезде показался мужик с седой бородой и тихо, не спеша направился через двор в крепостные ворота.

Молодой человек хотел продолжать болтать с рабочими, но не мог… Язык его не слушался… Волнение, его охватившее, было настолько сильно, что он, казалось, готов был сесть на землю, чувствуя, что ноги его дрожат.

Через минуту появился в конце двора Игнат с ковшиком.

— Ну, спасибо, старина, — сказал Львов, выпив весь квас. — Ключи-то не растерял в подвале?

— Как можно! — отозвался старик. — А всё-таки с ними было неповадливо там! — усмехнулся он.

— Ну, прощай, старина! Через неделю буду опять, — сказал Львов и прибавил, обращаясь к рабочим: — Бог помощь вам, ребята! Работай!

И, сев на свою лошадь, которую держал конюх, он двинулся за ворота. Часовые отдали ему честь. Он выехал на пустырь. Невдалеке, на дороге, среди голого поля, стояла фигура молодого парня и при виде его стала разводить руками по воздуху. Это был условленный знак, что тулуп и сапоги уже переданы по назначению и, стало быть, отец в полном платье и в обуви уже зашагал по дороге.

Львов припустил коня шибкой рысью и вскоре нагнал старика мужика.

— Ну, вот и милостив Господь! — закричал он, осаживая лошадь. — Но всё-таки, батюшка, скорей! Коли можешь, рысцой иди и вот всё прямо. Спрашивай у прохожих… коли собьёшься. В деревушке третья изба налево.

— Знаю, знаю!.. — восторженно, со слезами на глазах ответил Павел Константинович.

Невдалеке показались дрожки с каким-то военным. Львов пришпорил коня и тотчас отскочил от пешехода-мужика.

В дрожках оказался один из адъютантов генерала Ушакова. Раскланявшись, он крикнул что-то Зиммеру, но этот сделал вид, что не видит и не слышит, и, поклонившись, промчался мимо. Но он невольно оглядывался и ждал, как проезжий минует старика крестьянина, который плетётся по дороге. И вот дрожки повстречались ему и промчались дальше… И на душе сына стало легко.

— Слава Богу! Слава Богу! — воскликнул он. — Завтра будет в слободке, а после неё «на слободе», как говорит народ.

И, дав ход коню, он уже понёсся шибкой рысью по большой, ровной дороге.

В первой же деревушке, вёрстах в пяти от крепости, Львов остановился у одной избы и спросил:

— Был ли Демьяныч?

Рослый мужик, стоявший у ворот, поклонился, снял шапку и ответил, что Демьяныч ещё не бывал. Львов строго заговорил:

— Ну, как придёт, дай ему вздохнуть, а там сажай и вези!.. И прямо в Питер, в Казачью слободку. Спрашивай избу, где стоит барышня Макарова. Ей и сдай старика.

— Ладно, ладно. Будьте благонадёжны. Мы это всё от вас который-то раз слышим. Не мудрёное что… Всё в порядке будет, лишь бы старый пришёл.

— Сегодня, по-моему, должен быть! — сказал Львов. — А не придёт, обманет, я другого раздобуду себе. Везде маляры есть. Придёт коли завтра, то и не вези. Вот что! Скажи, что я, прождавши, осерчал и другого нашёл. Так и скажи. Впрочем, думается мне, что сегодня будет к тебе.

Молодой человек пришпорил лошадь и двинулся далее…

— Да. Не умею я хитрить, — ворчал он себе под нос. — Всё у меня шило в мешке выходит. Да авось Бог милостив. Благо, всякое удивительное никого не дивит. Глуп народ, да и доверчив: что Игнат, что этот, что мужики в Казачьей слободке — все верят, и никому в голову не приходит, что из мешка шило торчит.

Прошло два дня, и Львов был спокоен, узнав, что отец уже на месте, встретился с дочерью и не верит счастью своему. Однако навестить тотчас Макаровых в слободке он опасался, ожидая, что его вызовет Шварц.

В канцелярию уже приехал гонец с известием, что арестант Львов бежал из крепости Шлиссельбургской.

Все подивились, что старик Львов теперь бежал точно так же, как когда-то бежал и его сын.

Господин Зиммер был изумлён более всех и объяснил Лаксу и другим чиновникам канцелярии, что он ещё третьего дня, будучи в крепости, допрашивал Львова.

Разумеется, Зиммер заявил, что наутро отправится в Шлиссельбург — произвести строжайшее следствие о бегстве арестанта.

— А скажите, господин Зиммер, — спросил вдруг Лаке, — вы, кажется, по приказанию его превосходительства должны заняться ещё делом офицера Коптева, который упустил молодого Львова? Скажите, вы его допрашивали?

— Нет ещё… — ответил Львов, смущаясь.

— Отчего же? — странным голосом спросил Лакс.

Львов хотел отвечать, но появился писарь и доложил, что начальник требует его к себе. Он двинулся смело…

Дежурный чиновник, увидя его, остановил его и передал ему приказание подождать.

Это показалось Львову сомнительным. Обыкновенно, когда он являлся по вызову Шварца, то прямо проходил в его кабинет, не дожидаясь очереди. Теперь же ему приходилось изображать из себя такого же просителя, какими всегда была полна приёмная.

Едва только вошёл он в приёмную и сел в углу, смущаясь и волнуясь, как растворились двери, и в них показался тот же Коптев в сопровождении солдата, который стал в дверях. Львов переменился в лице, и сердце застучало в нём молотом. Он тотчас же невольно отвернулся, но укрыться от Коптева не было никакой возможности. Можно было только сесть боком к нему.

Прошло несколько минут. Львов невольно скосил глаза, глянул на Коптева и увидел, что тот пристально смотрит на него, и смотрит странно. Очевидно, что он узнал его. А между тем офицер как будто нисколько не удивлён, как будто он заранее, ещё накануне или несколько дней тому назад, уже знал, что Львов не только в Петербурге, но что он встретит его, и именно здесь встретит!

Совершенно поражённый, понимая отлично, что погиб, что сегодня же вечером он будет под арестом, а через день — и в застенке, Львов совершенно потерялся. Если бы в эту минуту Шварц вызвал его к себе, то один его вид предал бы его. Но прошло много времени. Львов видел смутно, как во сне, как некоторые лица входили в дверь кабинета и выходили, и приёмная всё пустела… Наконец осталось не более десятка лиц.

Он успел, однако, успокоиться, несколько приободриться. У него явилось соображение, что доказать, кто он, невозможно. Коптев будет говорить, что он Львов, а он будет говорить, что он Зиммер. Но ведь он — близкий человек к Шварцу и полезный, несколько раз оказавший ему несколько очень важных услуг, искусно исполнивший много его поручений.