— Нет!..

— Что нет?! Говорите прямо, яснее.

— Не понимаю… — пробурчал Коптев.

— Чего вы не понимаете?! — воскликнул Шварц. — Я вас толком спрашиваю: действительно ли господин Зиммер есть названец, облыжно назвавший себя чужой фамилией — Зиммером, а в действительности он тот самый Львов, который бежал у вас из-под конвоя? Понимаете вы?..

Коптев замотал головой.

— Так этот Зиммер — не Львов?! — вскрикнул Лакс.

— Нет!.. — твёрдо ответил Коптев.

Лакс двинулся, и у него невольно вырвалось:

— Что же это?!

— Что это?! — вскинулся вдруг на него Шварц. — А это — клеветничество! Это соперничество, доводящее людей до мерзких и подлых поступков! Извольте выйти вон!..

И так как этот, совершенно потерявшись, продолжал стоять на своём месте перед столом, то Шварц вскрикнул уже гневно:

— Убирайтесь вон или я вас велю вывести!

Лакс робко и виновато вышел.

Затем Шварц обернулся к Коптеву:

— А вас я прикажу тотчас освободить. Вас тоже всячески оболгали, чтобы… не знаю зачем. В бабьих дрязгах и умный человек запутается пуще, чем в важном деле. Вы поступили честно, правдиво. Другой на вашем месте мог совсем запутать дело. — И, обратясь к своему любимцу, Шварц заговорил мягче: — Вы, надеюсь, поняли, в чём дело, мой милый Генрих? Дело и мудрёное, и простое. Ваши враги, которых вы себе здесь нажили совершенно безвинно, хотели вас погубить… и потому только, что вас полюбила молодая девушка, которая вам не по сердцу и у которой много поклонников, ею из-за вас отверженных. Вас оклеветали! В чём и как — вы, вероятно, сообразили. Но конечно, совершенно достаточно свидетельства господина офицера, что всё это клевета. Впрочем, я и ранее был вполне уверен, что всё это дерзкая комедия и нелепость. — И, обернувшись к Коптеву, он прибавил: — Ну, ступайте, завтра будете свободны.

Коптев двинулся и украдкой глянул на Львова. Молодой человек заметил крайне печальное выражение лица офицера.

Когда он вышел, Шварц приказал Генриху сесть на стул против себя и заговорил совершенно гневным голосом:

— Полюбуйтесь, что творится, и подумайте!.. Что это такое?! И без того, кажется, у нас достаточно всякого рода дел государственных первейшей важности. Достаточно у нас путаницы во всём! Сами мы знаем, что много безвинных людей зря берём и зря осуждаем. А теперь близкие люди к нам, чего же лучше, моя собственная крестница и та прибавляет мне забот, тоже пустилась путаться в государственные дела! Ведь это она через этого дурака Лакса и других дошла якобы собственной догадкой, что вы, Генрих, названец, или, как говорится, облыжник. Вы якобы Львов, назвавшийся полунемцем Зиммером. И вы сами ещё не знаете, не догадываетесь, что могло произойти? Могло произойти самое ужасное, несправедливое дело! Офицер Коптев находится в положении человека, который не нынче завтра должен быть судим и сослан за то, что из-под его охраны бежал арестант. Он вызвался искать его и, разумеется, найти не может и не найдёт. Его спасение было бы найти этого Львова, хотя бы даже и не настоящего… И что же вдруг? Ему здесь охотники до чужих дел подготовили фальшивого Львова. И теперь, несколько минут назад, в этой самой комнате Коптев мог бы единым словом, при помощи некоторого криводушия, спасти себя от строгого наказания: ему стоило только сказать, что вы Львов. А что стали бы вы делать против свидетельства нескольких человек? Пока бы дело разъяснилось, вы всё-таки просидели бы в крепости. Ну, теперь я вас прошу отправиться прямо к госпоже Кнаус, повидать крестницу и сказать ей от моего имени, что ей да будет стыдно! Скажите, что я вас прислал и через вас прошу более ни на кого не клеветать, важных дел не сочинять и меня ими не обременять; от праздности ли, или ревности, или досады действовала она — мне всё равно! Скажите, что я, во всяком случае, на неё сердит. Что касается Лакса, то я его только потому не прогоню из канцелярии, что он действовал не самостоятельно: его подбила Тора, а он, с ума сходящий от неё, конечно, по её приказанию решается на всякий вздор. Ну, вот… Ступайте! Надеюсь, что во второй раз такой комедии не только с вами, но и ни с кем другим в стенах этой комнаты не произойдёт. Вы правы, говоря, что в такие дни, какие мы переживаем, разные языки, разные доносчики могут из служащего в канцелярии сделать воскресшего кабинет-министра Волынского; могут про меня донести герцогу, что я не кто иной, как тайный агент турецкого султана или бывший великий визирь.

Шварц сухо рассмеялся и кивнул головой.

Львов вышел из комнаты и не пошёл, а почти побежал через всё остальное. Будучи уже среди двора и шагая так, как если бы спешил по важнейшему делу, он уже не думал, а вслух повторял:

— Что ж это?! Почему он сказал это? Что его заставило?.. Вот уж понять совершенно невозможно…

Разумеется, Львову страшно хотелось повидаться с Коптевым тотчас же, так как он имел право бывать в камерах всех заключённых. Но это было опасно… Он решился ждать.

Ждать долго не пришлось. Шварц сдержал своё обещание, и на третий день после очной ставки офицера с Зиммером он приказал его освободить.

Шварц был поражён добросовестностью молодого человека, который, имея возможность признать Зиммера якобы Львовым, мог затянуть своё дело, своё осуждение. И он не пошёл на это.

Разумеется, не кто иной, как Лакс, разыскал солдата, бывшего в конвое Коптева, и этот солдат заявил, что действительно господин Зиммер — «живой бегун Львов». Одновременно офицер по доносу Жгута из Калужской губернии был вытребован и доставлен в столицу. Лакс рассчитывал, что Коптев будет счастлив, вдруг накрыв своего беглеца. Он решил сообща с Торой заявить Шварцу, что его любимец Зиммер — названец и что это якобы уже заявил сам Коптев, что и подтвердит, конечно, при очной ставке. Лахсу хотелось устроить поразительный, театральный эффект, не предупреждая ни Зиммера о подозрении, на нём лежащем, ни Коптева — о сюрпризе, который его ожидает: быть спасённым.

Вышло же что-то невероятное! Шварц посмеивался и даже хохотал над сочинительством Лакса и Кнаусов.

И вдруг он оказался прав.

Когда Лакс бросился к солдату с опросом, откуда он взял свою выдумку, и заявил, что сам офицер не признал Зиммера Львовым, то солдат тотчас струхнул и повинился, говоря:

— Стало, выходит, я обшибся!

И все козни Лакса не только рухнули, но он ещё навлёк на себя справедливый гнев своего начальника за нелепое, почти ребяческое сочинительство.

Между тем Львов, не веривший очевидности, поражённый поистине невероятным поступком Коптева, едва узнав об его освобождении, тотчас бросился к нему. Только одно наивное соображение останавливало его. Как идти благодарить Коптева и, стало быть, сознаться самому, что он именно бежавший Львов. А если офицер обманывается, забыл его лицо и не признает?.. Или, отлично признав, по каким-то своим соображениям не хочет начинать борьбу с любимцем всевластного Шварца? Может быть, Коптев воображает, что Шварц сам знает правду и скрывает её? Тогда офицер, стало быть, явится обличителем самого Шварца! А это глупо, даже опасно!

Но разумеется, размыслив хорошенько, Львов, конечно, пришёл к убеждению, что всё это бредни. Поступок Коптева основан на чём-нибудь ином. Надо идти к нему благодарить и узнать всё.

Чрез несколько часов по освобождении офицера Львов был уже у него на квартире.

Коптев встретил гостя с печальной улыбкой и со словами странными и загадочными:

— Я вас ожидал к себе, господин Зиммер. Но вы напрасно думаете, что я могу вам что-либо объяснить в этом странном деле. Вызванный к господину Шварцу, я ничего не знал заранее и был удивлён его вопросом так же, как и вы… Кто и с какой стати выдумал эту басню, что вы Львов, бежавший у меня в пути, я решительно не понимаю. Даже сходства простого между Львовым и вами нет почти никакого. Итак, не ждите от меня никаких разъяснений.

Львов, озадаченный этой речью, окончательно не знал, что сказать, с чего начать.