Говоря о конце сопротивления на Западной Украине, логично вспомнить о том, что случилось с украинцами в СССР, — дабы понять и вторую (гораздо большую) часть исторического наследия, полученного независимой Украиной в 1991 г. Кроме национальных идей, у нас же была еще и «радость советской жизни».

Основной исторический опыт нынешних украинцев связан, прежде всего, с советской эпохой. Ее роль в развитии украинского национализма такая же, как и Российской империи: пытаться его искоренить, уничтожить, бороться против непонятно откуда берущегося и все время возрождающегося у населения Украины желания (часто неосознанного) сохранить свою украинскую индивидуальность и тем самым укрепить свое порой безнадежное упорство в ожидании грядущих изменений.

Если не считать повстанческого движения на Западной Украине, то после Второй мировой войны национализм — точнее, демократический, антитоталитарный национализм — являлся верой узких кругов диссидентского движения. Их целью была демократизация советского режима, которая воспринималась как неотъемлемая составляющая реанимации национальной культуры. Ситуация с диссидентством несколько напоминала времена царской России — это были тайные общества без перспективы повлиять на власть и государственную политику. Однако, как и с давнишними тайными обществами, сохранения традиции и преемственности в малом числе людей оказывалось достаточно, чтобы перенести национальную идею через «потерянные годы», сохранить до тех времен, когда она станет востребованной. Но давайте посмотрим на ситуацию в комплексе: начнем с той «пользы», которую принесла советская власть, и закончим той ценой, какую пришлось за нее заплатить.

В ходе борьбы против УНР в 1917–1921 гг. лидеры российских большевиков смогли реализовать свою экспансию на украинские земли через «Украинскую Советскую Республику», которая, в зависимости от расположения фронта, то изгонялась с Украины, то возвращалась в нее. Искусственность «Советской Украины» подтверждается еще и тем, что Украинская большевистская партия всякий раз «создавалась» при вторжении на украинскую территорию и «упразднялась», когда красные Украину покидали. Право наций на самоопределение декларативно подтверждалось, но дефакто это «право» касалось лишь тех, кто был способен свою независимость удержать. Упустить же Украину Россия не могла по понятным экономическим и геополитическим причинам. Российская империя в новой, большевистской, ипостаси без Украины становилась пустым звуком. Поэтому вопрос о том, делать какую-то «Украинскую республику» или «отдельную» компартию — или не делать, не был принципиальным. Делалось то, что в данный момент было оправданным.

Метод организации бутафорских советских национальных государств, возникший ситуативно во время российской гражданской войны, впоследствии регулярно использовался Советами для «легитимно-добровольного» расширения территории. Последним таким реликтом была Карело-Финская ССР, к которой так и не удалось присоединить маленькую, но крепкую Финляндию и которую пришлось преобразовать из ССР в АССР, когда нейтральная Финляндия превратилась в стабильный геополитический буфер между Востоком и Западом. Заигрывания большевиков с «национальными окраинами» в конце общероссийской гражданской войны позволили образоваться квазинациональной украинской государственности. Возможно, что для Советов было бы выгоднее раздробить Украину в духе «Донецко-Криворожской Советской Республики», но тогда наиболее «украинская» ее часть, в пределах предлагаемой автономии лета 1917 года — Полесье, Подолье, Киевщина, Черниговщина и Полтавщина, оказалась бы потенциально слишком сепаратистской. Ее было желательно «растворить» в Большой Советской Украине, уравновешенной индустриальными и обрусевшими регионами, управляемой из более близкого к России Харькова. Таким образом, УССР территориально вынуждено повторила «буржуазно-националистическую» УНР конца 1917 г. (в переделах ІІІ Универсала Центральной Рады). Официальным обоснованием внутренних границ в СССР должны были служить границы этнические, хотя в данном случае им следовали отнюдь не строго, оставив значительную часть украинских этнических территорий вне УССР.

Смысл державной жизни

Многие философы, историки и политики спорят о том, в чем должен состоять смысл «украинской национальной идеи». Вопрос сей темный и запущенный. Исследованию подлежит, но поддается с трудом. На уровне здравого смысла все те же философы, историки и политики согласятся, что смысл состоит в том, чтобы Украина достигла того состояния, когда ее существование хотя бы не будет подвергаться сомнению собственными гражданами и соседними странами. Тогда можно будет перевести дух и наконец-то подумать — ради чего? Будет ли именно тогда обретен «смысл» или же его надо изобрести заранее, чтобы вообще достичь этого состояния — пока неясно. Где здесь причины, а где следствия — тоже уловить сложно, поскольку все философские проблемы обычно сводятся к классическому вопросу о том, что было раньше — курица или яйцо. России в этом плане было проще.

Поскольку, обретя свой суверенитет (позволим себе этот более поздний термин) в 1480 г., она вышла на «старт» государством с жесткой вертикалью власти и хорошо развитым культом «державы», своей миссии «истинно православного царства». Затем Россия разрасталась быстрее, чем успевала сообразить, зачем это происходит. И что делать с теми, кто все время попадает в состав России? А число подданных все время росло. При отсутствии «естественных границ» приращение территории превращалось в оправдание существующего устройства, в некий «вечный двигатель». И пока держава росла, не могло возникать сомнений в правильности данного политического режима или его идейных оснований. Если присмотреться, все демократические реформы и «революции» в истории России случались лишь после неудачных войн (Крымской, Японской, первой мировой и проваленной «холодной»), вызывавших сомнение в «системе». Правда, если распад СССР мы не спишем на пагубное воздействие антиалкогольной кампании…

Мы можем взглянуть на источники психологического равновесия извечного российского гражданина. «Учебный атлас А. Ильина» (1) (нач. ХХ ст.) покажет нам «Историческую карту Российской империи», где сия история состоит из «приобретений» пронумерованных соответственно царям и императорам, начиная от Иоанна IV (Грозного) и до Николая II, при котором успели таки чего-то прихватить в Средней Азии, пока не случилось оплошности с Японией. Утраты после 1917 г. были весьма существенны. Большевики «отпустили» наиболее «непохожих» на надежных россиян финнов, прибалтов и поляков, но, веря в «мировую революцию», не теряли надежды на возврат утраченного и приумножение числа стран социализма. Далее: похожий ракурс из школьного «Атласа истории СССР» для 9-10 классов (М., 1988) покажет нам «Образование СССР. Развитие союзного государства (1922–1940)» (2). Мы утешимся: большая часть утраченного — «приобретена» вновь; мы знаем, что потом был создан «мировой социалистический лагерь», что является неплохим эвфемизмом для эпохи неоколониализма. Однако советский колониализм (как и российский до 1917 г.) останется загадкой: зачем нужны такие колонии, на которые метрополия тратит больше средств, чем получает от их эксплуатации? В чем «прикол»? Когда мы ответим на этот вопрос, мы сможем постигнуть историческую траекторию России, так сказать, — «истоки и смысл».

В последнее время (1991) опять случились потери, — но с 2008 наконец-то можно на карте закрасить Абхазию и Южную Осетию в российские цвета — ну чего там лукавить с их «независимостью»… Правда, это можно сделать только на карте российской, никарагуанской, движения «Хамас» и острова Науру — однако неизвестно, пользуются ли последние картами, и знают ли в Никарагуа, где находятся Абхазия и Осетия… Наконец-то все опять налаживается: держава растет…