По приведенным тем же автором данным социологических опросов, среди русских больше, чем среди украинцев людей, недовольных своим материальным положением, но при этом они не считают, что украинцам живется лучше, чем русским. (Чем старше возраст респондентов, тем хуже они оценивают свое материальное положение.) Среди русских больше, чем среди украинцев, людей, довольных своей работой. Русские больше удовлетворены тем, что дают обществу, и меньше тем, что от него получают. Среди русских (мы все время сравниваем с украинцами) меньше тех, кто ставит себя на последнюю условную ступень в обществе. Уровень занятости среди городского русского населения региона остается выше, русские чаще меняли место работы, но реже были безработными. Среди работающих русских больше тех, кто занят в частном секторе. Среди них выше доля тех, кто занят умственным, а также высококвалифицированным физическим трудом. В тоже время часть русских, занятых управленческой работой, меньше, нежели среди украинцев. Но, по уровню образования, повторимся, русские украинцев опережают, несмотря на тенденцию к уравниванию. Несмотря на данные о меньшей относительной доле русских «во властях», абсолютное большинство что русских, что украинцев считает, что в их регионе нет проблем с защитой прав и интересов местного русского населения. В Украине не существует исключительно русских по своему членскому составу политических партий, правда, есть несколько партий, которые претендуют на выражение интересов этнических русских. На выборах успеха за ними не замечалось практически нигде. Аполитичность у русских более выражена, нежели у украинцев, но среди первых больше тех, кто симпатизирует левым и левоцентристким политическим партиям.

Доминирующей моделью в украино-русских отношениях в русскоязычных регионах Украины является интеграция, двукультурность, ситуация, когда люди выбирают в зависимости от ситуации при решении определенных проблем «где, когда и с кем быть русским или украинцем». При отсутствии графы «национальность» в паспорте для этого есть все возможности. В общем, в совокупности с ними и без них достаточно пестрым населением юго-востока, русские представляют скорее часть общего своеобразного регионального социокультурного комплекса, который определяется лишь в сравнении с другими регионами Украины и в котором вопрос «пользы» или «вреда» для социальной жизни и карьеры русского этнического происхождения более чем вторичен.

Возвращаясь к исследованию Ларисы Колесник, скажем, что автор резюмирует свои изыскания следующим образом:

«русское население в городах юго-восточного региона как по объективным показателям, так и по своему этническому сознанию, на данном этапе не отвечает классическим представлениям о национальном меньшинстве. Русские в Украине являются в своем роде «суперменьшинством» и, вместе с украинским большинством, представляют ныне одну из наиболее важных составляющих демографической базы страны».

Отсутствие заметных этнических и культурных границ, проявлений дискриминации и сегрегации имеет одним из последствий тенденцию к украинизации русских в Украине не по языку, но по их самоидентификации.

Положение украинцев как государствообразующего этноса, с одной стороны, не вызывает никаких сомнений, а с другой — может быть скорректировано тем фактом, что на референдуме 1 декабря 1991 г. лозунг независимости был поддержан 90 % населения, что явно больше численности этнических украинцев в пределах Украины. За независимость проголосовало 68 % этнических украинцев, 55 % этнических русских и 46 % представителей других меньшинств, гораздо менее многочисленных, чем первые две группы. Т. е., на новом старте независимости украинское государство могло опереться на гораздо более ощутимый консенсус лояльности иноэтничных групп, чем в 1917–1920 гг. Соответственно, субъектом самоопределения выступил не один лишь украинский этнос, что подняло вопрос о форме национальной государственности — «нация-государство» или «государство-нация».

Но в 1991 г., как и в 1917 г., украинское национальное движение, хотя и включало в себя представителей других национальностей, позиционировало себя прежде всего в отстаивании этнокультурных приоритетов украинцев — защиты украинского языка, восстановления национального культурного стандарта и реализации политических требований украинцев вплоть до суверенизации. Поскольку все эти требования формулировались в контексте общей демократизации общества, то в их число не входили лозунги этнократического («Украина — для украинцев») или ксенофобного характера. Однако при дальнейшей реализации национально-государственного проекта необходимо было более четко сформулировать ответ на вопрос: независимая Украина — это государство украинцев или государство всех граждан?

При всей условности и «символичности» подобных определений в условиях демократии и общегражданского равенства они важны при выработке приоритетов культурно-гуманитарного развития и соответствующих долговременных культурных стратегий, воспроизводящих тот консенсус лояльности, который был показан референдумом декабря 1991 г. Однако, за исключением ряда ожидаемых шагов, начатых еще в конце 1980-х («Закон о языках УССР» 1989 г.) и продолженных в начале 1990-х, новых решений по украинизации не последовало. Уточним, что эта самая украинизация — компенсационная, восстанавливающая утраченные статусы украинского языка. Дальнейшая культурная стратегия украинского государства осталась «недосказанной» и соответственно, неразвитой. Широкие права, предоставленные меньшинствам, носили общеправовой демократический характер. В экономических реалиях 1990-х говорить о каких-то культурных стратегиях было вообще сложно, и вопрос о сущности и формах гражданской нации для Украины повис в воздухе.

Ситуация мировоззренческого хаоса оставила до сегодняшнего дня интерпретацию понятия «нация» в украинском общественном мнении двусмысленной: первая реакция преимущественно негативная, основанная на советском этническом определении этого слова со стандартной привязкой в лице «национализма», — опять же в исключительно негативном понимании. Понятно, что боязнь слова «нация» негативно отражается на всех возможных его смыслах, а тем более тех, которые еще не прижились в общественном восприятии. Поэтому популяризация идеи «гражданской нации» столь же сложна, как и «этнической», причем последняя может быть хоть и не популярной, но уже гораздо более знакомой, поскольку опирается на привычные советские стереотипы.

Однако в политическом пространстве Украины четкое определение позиций в этом вопросе и реализация соответствующих информационных и культурно-гуманитарных стратегий почему-то не происходит. Причины этого достаточно просты: при приблизительном равенстве сил и электорального ресурса внешне «принципиально противоборствующих» группировок правящего класса («оранжевых» и «красно-бело-голубых») никто не склонен к продолжительным (и в силу этого не дающих немедленных политических дивидендов) стратегиям культивирования в обществе определенных принципов и настроений. Уж тем более — к достижению неких мировоззренческих консенсусов с выведением определенных («уже решенных») вопросов из круга публичной полемики.

Гораздо проще эксплуатировать уже давно подготовленные в результате предшествующей истории полярные региональные этнокультурные и исторические стереотипы, поскольку они являются наиболее отзывчивым ресурсом при мобилизации немедленной электоральной поддержки. И, что наиболее существенно, не требуют никаких «инвестиций», поскольку уже давно существуют: на них поработали и Российская империя, и Советский Союз. Соответственно, в политическом процессе доминируют стратегии регионализации и раздела «эксплуатационных зон» (помните «Сухаревскую конвенцию» «детей лейтенанта Шмидта»?), а не интеграции украинских региональных пространств и электоратов. Поэтому вопрос государственного языка, к примеру, является политически наиболее прибыльным, ибо (как и проблема «насильственной украинизации») никак не связан с действительными реалиями, а как некий законодательный шаг — нереализуем при данной расстановке политических сил. Это делает языковую проблему перманентной и весьма удобной для многих электоральных кампаний подряд.