Откровенно жаль, что «крестьянский бандитизм» носил украинский характер, ведь крестьяне могли не любить советскую власть и без всяких националистических идей об УНР. В общем, чувствуется явная искусственность украинского движения, не имеющего никакой поддержки в массах. Какие странные выводы делало крестьянство из-за разрыва связей между городом и селом! Что же, в таком случае, заставляло это крестьянское «повстанчество» симпатизировать «националистическому подполью»?

Я неоднократно встречался с практикой отождествления любого движения сопротивления советской власти исключительно с бандитизмом. Помнится, наши доблестные «органы» так считали, хотя теперь, возможно, так принято думать в Институте российской истории соответствующей Академии наук? Крепим, товарищи историки, единство рядов, дадим отпор буржуазно-националистическим «наймитам» империализма и троцкистско-бухаринским агентам фашизма! Как показывает практика, это легко можно делать также и в рамках интеллектуальных мод начала ХХІ столетия, ведь А. Марчуков — выразительный «конструктивист» и, возможно, местами даже «постмодернист». Правда, эти его «крайне современные» взгляды почему-то касаются исключительно «сконструированных» благожелательной советской властью и националистическими бандитами «украинцев». Потому что автор твердо уверен в том, что уж русские с их национальным движением гораздо более естественны и избавлены от всяких там «конструктивизмов» и «бандитизмов». Они просто есть.

Но вернемся к украинцам:

«Создание “Украины” и украинской нации велось в советских формах, с социалистическим содержанием, и к тому же, в значительной степени руками большевиков, что вызывало раздражение и бессильную ярость националистов (c. 563). […] Пока государство было крепким, пока советское общество не было дезориентировано новыми, заманчивыми с виду, но обманчивыми по сути, идеями и теориями, пока не были подточены его моральные устои, не осмеяны и развеяны в прах его идеалы, не поставлены под сомнение его прошлое и будущее, украинское национальное движение тлело на диссидентских кухнях и в кассах американских исследовательских центров» (с. 564).

Мне остается только присоединиться к этому скрежету зубовному и упомянутой «бессильной ярости», — поскольку эти чертовы «форма» с «содержанием» основательно портят нынешнюю украинскую жизнь, не позволяя современным украинцам вырваться из «совкового» состояния и построить хоть что-то человеческое и эффективное, что можно было бы называть «Украиной» с гордостью, а не со скрытой горечью.

Но оставим творение А. Марчукова, поскольку оно нам уже достаточно выразительно показало, как нас видят не какие-то околокремлевские «ястребы», а обычный российский историк, потративший много усилий и труда, чтобы написать о межвоенных советских украинцах книжку на 600 страниц. Мог бы ограничиться и парой слов на заборе, — зачем было время-то драгоценное тратить?

Очередное усиление русификаторской политики состоялось в 19401950-е гг., одновременно с присоединением к УССР западноукраинских земель, где существовало движение сопротивления. За это время сложилась ситуация, когда деятельность административных и партийных учреждений, делопроизводство, высшее, среднее и профессиональное образование осуществлялось на русском языке. Численность украинских школ сократилась до 20 %. В книгоиздательстве, радио, а позже и на телевидении также преобладала русскоязычная продукция. Украинская научная лексика корректировалась с целью сближения с русской терминологией и постепенного растворения. Внешние послабляющие моменты, т. н. «оттепели», для ситуации на украинском культурном «фронте» были лишь временными. Подобной «оттепелью» стало время руководства местной компартией Петра Шелеста (1963–1972), когда начали шире использовать украинский язык и поддерживать национальную культуру. Эта «тихая украинизация» скорее отражала объективный процесс миграции украинского населения из сел в города, усиления в них «украинского фактора», процесс урбанизации.

Возрождение в Великую Отечественную имперских традиций, символики, риторики о «великом русском народе» имело логичным результатом общий продукт российских и украинских советских историков — «Тезисы о Воссоединении Украины с Россией», сформулированные по случаю 300-летия Переяславской рады (1954). Если до этого в учебниках шла речь о «присоединении» и реакционном характере царской России, то теперь этот момент назывался восстановлением утраченного древнерусского единства. Считалось, что все народы присоединились к Российской империи, бывшей ранее «тюрьмой народов», «добровольно» (и сегодня употребляется термин «добровольное вхождение»). В академическом плане фундаментом «воссоединения» была теория «древнерусской народности», которая лишь переформулировала дореволюционный тезис о триединой русской нации. Причиной «возникновения» украинцев в XIV в. (согласно советской хронологии) стал захват части древнерусских земель Литвой, что, видимо, повлекло за собой «порчу» части «истинно русского» населения. Если до этого в интерпретации украинской истории еще витал сдобренный более интенсивной классовой борьбой дух украинского социалиста-народника Грушевского, то теперь эта история окончательно выхолащивалась до исторического и окончательного решения Хмельницкого о «воссоединении».

В 1970-е гг. в национальном вопросе в СССР воцарилась концепция «формирования единого советского народа», которая означала на практике ускорение ассимилирующих процессов, одним из традиционных инструментов которых оставалась русификация. С тогдашней точки зрения, украинцы родились только для того, чтобы раствориться в русскоязычном советском пространстве. В Украине проводником русификаторской политики была республиканская компартия во главе с Владимиром Щербицким (1972–1985). Ослабление политики русификации совпадает с «перестройкой» и процессом очередного национального возрождения в Украине.

Некая теоретическая польза для Украины от советской власти была в «собирании украинских земель». Хотя ранее это «собирание» уже происходило — при УНР, уничтоженной Советами. В 1939 г. была присоединена к УССР Западная Украина, в 1940 г. — Южная Бессарабия и Северная Буковина. В 1954 г. был «подарен» Крым, который был лишь частично украинским и после депортации татар пребывал в разрухе (и до сих пор является дотационным регионом, но о Крыме подробнее — в следующей главе). Понятно, что Сталин, заслугой которого являются наибольшие за ХХ в. приращения Московского государства, делал это не из симпатии к украинцам, а с целью расширить свою империю. Новые части присоединялись к уже заранее подготовленным «национальным республикам» типа УССР, БССР, Молдавской АССР, повышенной в статусе до ССР. Каждая «воссоединенная» и «добровольно вошедшая» земля заплатила советскому режиму за свое «воссоединение» положенную кровавую дань — уничтожаемой интеллектуальной и экономической элитой, коллективизацией, репрессиями против широких масс населения: от расстрелов до депортаций. Заметим, что присоединения к Украине, осуществленные Сталиным, делались лишь за счет других государств, а по внутренним границам в пределах СССР ее скорее урезали — вопреки декларированным принципам «этнических границ».

За годы советской власти произошла индустриализация и урбанизация, из преимущественно аграрного региона Украина превратилась в индустриально-аграрный. Свыше 70 % ее населения теперь живет в городах. Получив при Хрущеве паспорта, украинские селяне все интенсивней стали перебираться в города, «поближе к цивилизации», что повлекло за собой выравнивание перекоса в социальной структуре украинского этноса: все больше его представителей привлекалось в различные ниши индустриального общества. Сегодня уже не скажешь, как в 1917 г., что украинцы — это крестьянский народ и малочисленная интеллигенция. Традиции аграрного общества, конечно, еще живы, даже в Украине ХХІ в.: это и наличие у большинства горожан «бабушки в селе», и их симпатии к садоводству и огородам, и сильные структуры кумовства и землячеств от рядовых граждан до власть предержащих — социальная инерция велика во всех изменяющихся обществах. Однако урбанизация не только массово привлекала украинцев в города и на заводы, но и в культурном плане растворяла их, ассимилируя в общесоюзном русскоязычном пролетарском пространстве. Они осваивали в городе «базовый русский» или начинали говорить на смешанном суржике.