— О. Бал. Деть, — шепотом поразилась Гарья, на пару со Снежком поражаясь как птица-людоед ластится и идет в объятия точно домашний кот.

— Это ты..., — Север с облегчением нежно обхватил птичью шею. Но не успел он утонуть лицом в мягких перьях, как они все разом встопорщились и посыпались бесшумным ворохом на снег. Крылья опали двумя крупными охапками. Легкий ветер подхватывал пух и кружил его в затейливом танце, сгоняя в кучу и разнося по округе. Постепенно вихрь осел, и вместо пересмешника в руках охотника оказалась Марийка. Девушка одной рукой держалась за Севра, а другую рассматривала, не веря своим глазам. Часть перьев и пуха примагнитились к ней, прикрывая ее наготу.

Снежок отвернулся и пошел за оленем.

Север посмотрел на Марийку словно первый раз ее видел. Она пробыла в плену всего три дня, но стала такая тонкая и бледная, словно могла исчезнуть. Это желание читалось в ее глазах за радостным блеском. Ее улыбка была искренней, но слабой, болезненной. Она словно не верила в то, что с ней происходит и подыгрывала обстоятельствам, требующим сейчас испытывать счастье.

Охотник отпустил ее чтобы снять дубленку готовый остаться в одной футболке, но его опередила Гарья, сунув свой тулуп. Марийке он был почти до земли. Север взял ее на руки, осторожно, боясь, что она исчезнет как мираж. Девушка обняла его уткнувшись лицом в воротник дубленки, и всхлипнула.

— Мне было так страшно. Я думала, больше никогда.....

— Прости, что не пришел за тобой, — дрогнувшим голосом выдавил Север вжимаясь в воротник ее тулупа.

— Ты не виноват. Змей не пустил бы тебя, — крепче прижалась Марийка.

Гарья стояла и ждала, пока они нарадуются друг другу. Она решила, что десяти секунд с них хватит.

— Вы там до ночи будете обжиматься? Холодно как бы.

— Т-ц. Отстань, — деловито отмахнулся Север, продолжая крепко обнимать подругу.

Марийка хихикнула и отпустила его шею, вытирая запястьем глаза.

***

Влад проснулся на руках у Снежка. Они шли через поле, в котором он ночевал. Рядом с минотавром бежал олень, везя на спине сразу троих.

Север и Гарья поделились с Марийкой одеждой. На ней были Севкины зимние штаны, тулуп и валенки. А Север ехал в шубе и домашних спортивках с двумя полосами. Смотрел Влад на эти две полосы и ощущал странную смесь умиления и тоски. Может он никогда и не вернется к семье, но Явь, будет с ним в мелочах: в одежде, рисунках на чашках, зажигалках, полотенцах с мультяшными зайцами. Со всем этим невозможно забыть о прежней жизни и о семье. Пусть мама и Павлик больше не знают о его существовании, но хотя бы он сам будет знать, что они есть и жизнь их стала спокойнее и лучше.

Влад скосил взгляд на Севра. Охотник смотрел на него с беспокойством и ожиданием, что тот скажет. Но оборотень лишь улыбнулся и заснул.

Снег. Тяжелый. Вязкий. Ивар проваливался в сугробы по пояс, шел, из последних сил переставляя ноги. За ним шли еще несколько человек. По именам он из назвать не мог, но знал, что это свои. Куда они все шли, он не понимал, и это было не важно, главное не останавливаться. Иногда он засыпал на ходу и оказывался в незнакомой светлой, теплой комнате, лежа на кровати. Пробежав глазами по стенам и потолку, он резко возвращался к своей группе в снегах.

В этот раз он не успел увидеть комнату. Первыми пришли ощущения. Дышать было трудно, словно на груди лежал тяжелый холодный камень, тело слабое и разбитое, а веки будто срослись. Продираться сквозь собственную вялость было тяжело — все равно, что вылезать из глубокой ямы, карабкаясь по мокрым глиняным стенам, — но он зачем-то пытался. Он все больше чувствовал, что настоящая реальность не в метели среди снежных завалов, а здесь.

Ивар смог разлепить глаза и увидел собственную дочь. Лицо ее было незнакомо бледным и исхудавшим, как и руки. Она сжимала его ладонь мертвецки холодными пальцами и смотрела пристально и печально.

Сердце пропустило удар. Ивар вспомнил, что с ним произошло: он отправился искать оборотня, но видимо не успел, и Марийку все-таки отдали Змею. Значит он проснулся в последний раз. Ведь каждый знает, что перед смертью, человеку неожиданно становится лучше.

— Я тебя погубил, — пошептал он почти беззвучно. — Теперь ты за мной пришла.

— Папа! — Марийка в слезах кинулась ему на грудь.

Дышать стало еще тяжелее. Но это была приятная тяжесть, теплая и живая. Она означала, что Марийка — не просто предсмертное видение. Она была здесь и даже по меркам нави это считалось чудом. Она сидела рядом, живая и настоящая, а у него не было сил даже чтобы просто обнять ее.

— Доченька моя, — он сжал ее холодную тонкую руку.

— Ой. Подожди. Я сейчас, — Марийка суетливо подорвалась со стула и выбежала в сени. — Ма-ам!

Ответа не было. На улице было тихо.

— Ушла куда-то...

***

Влад услышал голос Павлика. Где-то близко, кажется, за окном или за стенкой. Они с мамой каким-то чудом добрались сюда, за ним прямо в поселок и ждут его, чтобы отправиться домой. Он нетерпеливо подпрыгнул на постели и стал быстро одеваться.

Так ему показалось.

На деле, он вздрогнул всем телом на постели и резко открыл глаза.

Проснулся он не там, где привык. Когда он первый раз попал в Чистый, его поселили в доме старосты, где он жил до самого возвращения в Змееград. Потолок, который он видел сейчас перед собой, был другим: не из черных маслянистых бревен, а из светлых широких досок. И пахло не старостью, псиной и печной копотью, а чистотой, свежим деревом и травами. Так в поселке пахло только одно место — лекарский домик Мофьи.

Влад повернул голову на подушке и посмотрел на стену с полками, где лежали полотенца и стояли врачебные и травяные справочники подпертые горшком с лопоухим растением. Ниже у окна поблескивал клеенкой в горошек маленький столик, на котором стояли банка с водой и кружка. На стуле возле кровати была сложена и развешана одежда. Весь личный угол Влада отгораживала простыня, повешенная на протянутую от стены до стены веревку. Утреннее солнце окрашивало «ширму» и комнату в сочный янтарный цвет.

За простыней раздавались приглушенные голоса, но принадлежали они вовсе не маме и Павлику. Влад откинул одеяло и, поняв, что на нем нет никакой одежды, машинально накрылся обратно. Последний раз, когда он себя помнил, у него была шерсть и хвост. Без всего этого было дико непривычно. Очевидно он перекинулся во сне — хорошо если уже в кровати.

Он поспешил одеться, пока люди за ширмой не поняли, что он проснулся, и не подошли. На стуле его ждал полный набор: от приличных носков и трусов, до свитера и теплой черной рубашки с вышитыми по рукавам то ли змеями, то ли кошками. К тонким спортивным штанам прилагались едва ношеные, плотные походные брюки с карманами. Под стулом нашлись зимние ботинки, на два размера больше, но зато почти новые.

Влад долго смотрел на них, начиная что-то подозревать за всей этой слишком хорошей для поселка одеждой какой-то повод. Зная принципы Чистого "самое лучшее — самым полезным", то можно предположить, что это ему принесли за "победу" над Змеем. По такой логике каждый поселок теперь должен ходить в новье, как барин, ибо там в Змееграде многие постарались, а некоторые отдали жизни.

Надев ботинки, он сел и переждал приступ головокружения. Завязывать шнурки оказалось делом утомительным, особенно когда привык, что у тебя лапки. Дождавшись полной остановки раскачивающейся комнаты, он встал; держась за изножье кровати, и вышел из-за ширмы.

В дальнем конце белел бок огромной печи, за которой была кухня. Между печкой и завешанным простыней углом стояли еще четыре койки. Одна из них была застелена, но пуста. Ее хозяйка сидела на стуле у другой кровати. Тонкая, в длинной ночнушке и большой вязаной кофте она напоминала привидение. Девушка смотрела на него, сидя вполоборота, словно давно ожидала, когда он, наконец, покажется.