— Скажи слово, и я сделаю это, — шепчет он. — Я прижму тебя к стене прямо рядом с ними. Ты можешь встать на колени прямо там, в пропитанном мочой мусоре, и я засуну свой член тебе в глотку. Это то, чего ты хочешь от меня?

Горячая стена ярости врезается мне в грудь. Я вырываюсь, и стальная хватка на моей груди, которая удерживала меня, исчезает. На этот раз парень не пытается остановить меня. Его холодный, высокомерный смех наполняет мои уши, превращая жар, который только что расцвел во мне, в ледяной холод; я чувствую себя так, словно мне на голову только что вылили ведро ледяной воды.

— Ты гребаный мудак, — бормочу я, поправляя куртку. — Что, черт возьми, с тобой не так? Почему ты не можешь просто быть нормальным?

Его жалкая улыбка исчезает. На ее месте появляется любопытный взгляд. Склонив голову набок, Пакс достает пачку сигарет из кармана джинсов и закуривает одну, затем прищуривается, глядя на меня.

— Что для тебя нормально, Чейз? Парни заигрывающие с тобой день и ночь? Кончающие в свои обтягивающие белоснежные трусы в тот момент, когда ты смотришь на них искоса? Это то, к чему ты привыкла? — Он выдыхает, два столба дыма вырываются из его носа, и на секунду его лицо скрывается среди дыма. Достаточно времени, чтобы я сделала глубокий вдох и пришла в себя.

— Просто заткнись нахуй, чувак. — Я отворачиваюсь от него, обхватывая себя руками.

В переулке приглушенные крики Элоди становятся все громче и громче. К счастью народ у главного входа в «Ле Бернарден», а не в задней части здания. Здесь в поле зрения нет ни одного человека. Никого вокруг, кто мог бы услышать нарастающее удовольствие Элоди, кроме меня и Пакса. Звуки обрываются, как раз в тот момент, когда кажется, что она вот-вот начнет кричать во все горло, и я не могу не посмотреть. Рэн зажимает ей рот рукой, заглушая последний крик, который вырывается из нее. Его лоб прижат к ее лбу, его губы быстро двигаются; он что-то говорит ей, шепчет на ухо, когда она дергается от его руки, ее спина выгибается, отталкиваясь от стены, но я не слышу, что он говорит.

— Это довольно горячо, — мурлычет мне на ухо голос Пакса. Я не заметила, чтобы он снова приблизился. Теперь он стоит прямо рядом со мной, достаточно близко, чтобы его грудь снова касалась моей руки, когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Он посасывает нижнюю губу, приподнимая одну бровь, когда смотрит на меня в ответ. — Если бы я сказал, что мой член сейчас твердый, ты бы осудила меня за это?

Я закатываю глаза, ненавидя жар, который разливается по моим щекам.

— Да.

Он издает лающий смешок, снова затягиваясь сигаретой. Затем протягивает ее не мне, а Элоди, которая появляется из переулка, поправляя платье, за ней по пятам следует Рэн.

— Держи, Стиллуотер. Судя по всему, тебе это нужно больше, чем мне.

Рэн ухмыляется как дьявол.

— А как насчет меня?

— Тебе нужно вымыть руки, прежде чем мы сядем ужинать, грязный ублюдок.

ПАКС

«Ле Бернарден» — один из самых модных ресторанов во всем Нью-Йорке. Большинству людей приходится ждать месяцами, чтобы забронировать столик, но мою маму здесь хорошо знают. Рэн разыграл серьезную карту, когда попросил Мередит позвонить и попросить столик — у нее здесь такой авторитет, что кисломордый засранец-хостес, работающий на стойке регистрации, даже не сказал ни слова о нашем наряде, когда Джейкоби назвал ему имя моей матери. У нас даже не просят удостоверения, когда он заказывает бутылку вина.

Я осушаю свой бокал за считанные секунды, радуясь приятному легкому ажиотажу, который охватывает меня, в то время как остальные хмыкают и ахают над меню, пытаясь решить, какое блюдо по неприличной цене они закажут. Рэн берет жаркое «море и суша». Элоди просит какую-нибудь пасту, а Чейз фирменного цыпленка. Я даже не утруждаю себя тем, чтобы заглянуть в меню. Когда официант спрашивает меня, что я хочу, у меня есть только один вопрос.

— Какой самый дорогой товар вы, ребята, продаете?

Он выглядит смущенным.

— Прошу прощения? Самое дорогое блюдо или?..

— Самая дорогая вещь, которую вы здесь продаете.

— Наверное, это наше шампанское «Монтре Хаус» тысяча девятьсот сорок шестого года, сэр. Его разлили по бутылкам в честь празднования окончания Второй мировой войны.

— Сколько?

Официант неловко переминается с ноги на ногу.

— Тысяча шестьсот долларов за бутылку, сэр.

— Отлично. Я возьму его.

— Сожалею, сэр. Я… — Он нервно смеется. — Я не могу подать вам бутылку шампанского вместо еды.

— Почему нет?

— Закон штата обязывает меня не злоупотреблять алкоголем. Вы будете пьяны, если выпьете целую бутылку шампанского, ничего не съев. Есть еще тот факт, что вы… эм…

— Несовершеннолетний?

Он вздрагивает. Очевидно, ему сказали дать нам все, что мы захотим, даже несмотря на то, что нам меньше двадцати одного года, но его мучает совесть из-за этого.

— Если уйдете отсюда пьяным и попадете в неприятности с властями, мы лишимся лицензии. Я также потеряю работу и буду лично оштрафован…

— Черт возьми, — шипит Рэн. — Он тоже будет жаркое «море и суша». Средней прожарки. И принеси четыре бокала. Мы разделим бутылку. Проблема решена.

Официант убегает прежде, чем я успеваю остановить «резолюцию Рэна». Мой друг указывает на меня пальцем через стол.

— Не смотри на меня так, тупица. Мы разделим это гребаное шампанское, раз уж я за него плачу. Полагаю, именно поэтому ты заказал самое дорогое во всем ресторане.

— Ага, — признаю я.

— Ты гребаный сопляк.

— Никто не просил тебя приезжать сюда и портить мне выходные.

— Хорошо. Что тебе нужно? Травка? Молли? Героин? Гребаная пустышка? Ты начинаешь действовать мне на нервы, чувак. Мы приехали. Мы здесь. Мы в городе, в очень хорошем гребаном ресторане. Мы собираемся хорошо провести время. Присоединяйся к программе, или ты будешь не единственным, у кого, блядь, плохое настроение, ясно?

Я пристально смотрю на него.

Рэн свирепо смотрит на меня.

Появляется официант с шампанским. Он выбивает пробку гребаной саблей, и все столы вокруг нас хлопают и приветствуют, когда пробка взлетает к потолку. Рэн не моргает, и я тоже. Наш напряженный поединок взглядов заканчивается, когда официант наливает небольшое количество бледной, пузырящейся золотистой жидкости в бокал и предлагает его мне. Я натянуто улыбаюсь, беру у него фужер и пробую с такой помпой и церемонией, что моя мать могла бы гордиться. На секунду подумываю о том, чтобы быть мудаком и сказать ему, что это плохо, но… ах, черт возьми. Какой в этом смысл?

— Отлично. Спасибо.

Официант вздыхает с облегчением. Как и мой друг. Я одариваю его едкой полуулыбкой, даже не имея этого в виду, но он принимает это так, как оно и должно быть: мое полное и безоговорочное смирение. Ссориться с Рэном всегда весело, и обычно я не отказываюсь от возможности подраться, но Хилари буквально убьет меня и выбросит труп в Гудзон, если я появлюсь на завтрашних съемках с подбитым глазом и разбитой губой.

И в любом случае, такой уровень воинственности трудно поддерживать даже такому профессиональному мудаку, как я. Мы едим. Элоди свободно болтает с Чейз, даже отдаленно не смущаясь тем фактом, что мы только что наблюдали, как она кончает. Сначала Чейз сдержанна, но по мере того как шампанское и вино начинают действовать, она немного расслабляется.

Рэну наплевать на Чейз. Он делает хорошее шоу, переводя взгляд с одной девушки на другую, но я знаю, что мой мальчик и его истинное внимание сосредоточены на Элоди, как будто она единственное живое, дышащее существо во вселенной.

Я притворяюсь, что мне наплевать на разговоры, которые происходят вокруг меня, и почти уверен, что у меня неплохо получается изображать серьезную скуку, но правда в том, что я в некотором роде в восторге.

— Твоя мама вернется сюда на выпускной? — спрашивает Элоди.