Сажусь на пшеничном поле, торопливо выпрыгиваю из самолета и оглядываюсь по сторонам. Раздается выстрел. Пуля, скользнув по капоту мотора, с визгом прошла над головой. Я нырнул в пшеницу и пополз в сторону выстрела. Залег у самого края поля — отсюда хорошо видно. Проходит десять, пятнадцать, двадцать минут… Неужели немец ушел? Нет, вижу, как он крадется. Когда враг поравнялся со мной, я вскочил на ноги.

 — Хальт!

Не целясь, фашист выстрелил в мою сторону. Почти одновременно хлопнул и мой выстрел. Вражеский летчик ткнулся лицом в землю.

Я собрал трофейный парашют, затем взял свой и, взвалив их на спину, отправился в сторону Прохоровки.

На моем пути неожиданно появился автоматчик.

 — Ловко вы с ним разделались, товарищ летчик. Мы весь бой видели и в воздухе и на земле. С нашей батареи это место просматривается как на ладони. Давайте помогу парашюты нести, — услужливо предложил автоматчик.

Когда мы подходили к позиции артиллеристов, раздались звуки частых ударов в гильзу: воздушная тревога!

 — Идут, гады! — бросил мне автоматчик и побежал к пушке.

В сторону Прохоровки шли две девятки бомбардировщиков.

 — Сейчас мы их накроем. Точно через наш полк идут, — не отрывая взгляда от самолетов, сказал командир батареи.

Артиллерийские расчеты приготовились к бою.

 — Огонь! — скомандовал лейтенант, и, заливаясь неугомонным лаем, заработали автоматические пушки.

По фашистам вели огонь несколько батарей. Снаряды рвались сначала позади цели, потом впереди и наконец накрыли ее. У одного из «юнкерсов» оторвало хвостовое оперение, он начал падать и разламываться в воздухе. Почти одновременно загорелся и второй «юнкере».

Бомбардировщики вышли из зоны обстрела, и огонь смолк.

 — Вот так и воюем. Двух сбили, и все. Стой, жди, когда опять через нас полетят. А истребители сами ищут и бьют, — не без зависти сказал лейтенант.

Фашистские летчики со сбитых бомбардировщиков опустились на парашютах в двух-трех километрах от батареи. К месту их приземления немедленно отправилась группа бойцов.

Подкрепившись у зенитчиков, я распрощался с ними и пошел в сторону Прохоровки, рассчитывая на попутной машине добраться до аэродрома соседнего полка. К вечеру я был уже дома.

 — Хорошо, что пришел, — встретил меня Семыкин. — А я, признаться, загрустил, боялся, как бы Лукавив не подвел.

 — А он все-таки подвел. — И я рассказал все, как было.

 — Значит, трусом и погиб. А сколько я с ним натерпелся! Многое еще вам не говорил, думал, пepeменится человек.

Вечером мы собрались для разбора воздушных боев. Нужно было проанализировать действия истребителей противника, определить изменения в их тактике и улучшить свои тактические приемы.

Мы применяли знаменитую «этажерку» Покрышкина и все-таки несли потери. В чем же дело? Что мы недосмотрели?

В ходе обсуждения пришли к выводу, что основная покрышкинская формула боя: «Высота, скорость, маневр, огонь» — у нас применялась далеко не полностью.

 — Скорости у нас мало, — резюмировал Орловский свои рассуждения.

 — А где ты ее возьмешь? — возразил Егоров. — Если бы нам сократили время пребывания над передним краем, тогда можно было ходить и на больших скоростях. Все дело в запасе топлива.

 — Перед начальством вопрос надо ставить, — раздалось сразу несколько голосов. — Немцы летают большими группами, а мы — мелкими, да еще и на малой скорости. Выходит, покрышкинская формула воздушного боя не для нас.

Летчики были правы. Количественное превосходство противника создавало для нас большие трудности. Мы били немцев умением, но важно было и число. Нельзя было распылять силы истребителей так, как делалось у нас.

 — В общем, давайте, товарищи, — подытожил я, — с завтрашнего дня держать побольше скорость и получше взаимодействовать друг с другом.

Беседу закончил подошедший Гаврилов:

 — Чего не спите? Отдыхать пора, товарищи, завтра опять не менее свирепые бои. Фашисты лезут как оголтелые. Все поставили на кон.

Когда летчики разошлись, Гаврилов, обращаясь ко мне и Семыкину, сказал:

 — Я с командного пункта, принес «линию фронта».

Мы зашли в блиндаж и при свете электрического фонарика нанесли на полетные карты передний край, изменившийся за второй день боев. Красная линия вдавливалась по шоссейной дороге к Обояни и Прохоровке. Ценою огромных потерь противнику удалось продвинуться на несколько километров.

Проверив посты, мы с Гавриловым, не раздеваясь, легли спать. Совсем низко тарахтели По-2, выше с могучим рокотом шли тяжелые бомбардировщики. От разрывов бомб и снарядов непрестанно вздрагивала земля. У телефона дежурил Богданов. Я нередко задавался вопросом: когда спит этот вездесущий старшина. Днем его можно видеть на стоянке, в вещевом складе, на кухне, а ночью — бессменно у телефона. Он спокойно раскуривал самокрутку и лишь временами косился на стены землянки, осыпающиеся от близких разрывов.

7 июля, едва начало светать, сражение возобновилось. Снова загремели залпы артиллерии, смешиваясь с лязгом танковых гусениц и ревом авиационных моторов.

Мы прикрываем Беленихино и Прохоровку — районы сосредоточения наших танков. Группы вражеских бомбардировщиков накатываются волнами, едва успеваем отбивать их атаки. Один за другим падают на землю фашистские самолеты, объятые пламенем. Вот молодой летчик Дердик, отвалившись от группы, соколиным ударом сбивает невесть откуда появившийся Хе-126. Расправившись с корректировщиком, он снова занимает свое место в общем боевом порядке.

Трудно передать словами ожесточение и накал боя. Мы только что рассеяли большую колонну «юнкерсов» и два из них сбили. Не успели, как говорится, перевести дыхание, как появилась вторая группа бомбардировщиков.

 — Атакуем истребителей! — подаю команду. Веду эскадрилью в лобовую атаку, надеясь проскочить через строй «мессеров» без затяжного боя и обрушить весь удар по «юнкерсам».

На огромной скорости расходимся с истребителями и прорываемся к бомбардировщикам.

 — Бить самостоятельно, атакую ведущего! — приказываю по радио.

Силуэт «юнкерса» быстро увеличивается в прицеле. Подвожу перекрестие сетки к его тупоносой кабине и нажимаю на гашетки. Молнией сверкает пулеметная очередь, и вражеский самолет, вспыхнув, входит в крутую спираль. Идет к земле и его ведомый, сраженный метким огнем Дердика, Остальные беспорядочно сбрасывают бомбы и уходят на свою территорию. Мы несемся вдогонку, но на помощь им приходят истребители прикрытия. Их много, и они связывают нас боем.

 — Преследуйте «юнкерсов»! Бросайте «мессеров»! — кричит по радио офицер наведения.

А нам впору только отбиваться от насевших «мессершмиттов». Горючее на исходе. Вижу, некоторые летчики, расстреляв патроны, лишь имитируют атаки. Моя задача сохранить людей и машины, но офицер наведения неумолим:

 — Бросайте истребителей, бейте бомбардировщиков!

 — Меня самого не отпускают, — съязвил я в ответ. К счастью, когда «юнкерсы» скрылись из виду, «мессершмитты» начали выходить из боя.

 — Мы ваши бои видели, — говорит встретивший нас на аэродроме Закиров. — Мы ваши пушка по звуку слышим. Смотрим — один горит, другой горит. Потом опять горят… А очереди как даешь, на сердце приятно!

 — А как вы узнаете, что это мои очереди? — спрашиваю у оружейника.

 — Очень просто! — оживляется он. — Вы бьете длинными очередями. Так, как стреляют другие, ихних очередей выйдет из вашей две, а то и три.

Наблюдения Закирова были верными. Не все еще наши летчики избавились от школьной привычки стрелять короткими очередями.

 — Слышите, орлы, — обращаюсь к товарищам, — оказывается, очереди-то кое у кого коротковаты, потому и не достают до самого сердца фашиста.

 — Выходит, что нам переучиваться надо, — сокрушенно говорит Аскирко. — В школе нам все время твердили: «Бейте короткими очередями», а тут — наоборот… Век живи — век учись.