Значит, завалило! Подбегаю вплотную. Это ли не чудо? Сквозь поцарапанный плексиглас кабины смотрит летчик. Живой! Когда самолет на большой скорости шел к земле, срезая плоскостями деревья, его фюзеляж случайно скользил между стволами, не встречая лобовых ударов.

Когда разбросали сучья, из кабины вылез старший лейтенант из группы молодых переучивающихся летчиков. Первым к нему поспешил Кононов.

 — Спасибо, доктор, помощи не надо. Летчик виновато начал рассказывать, что произошло в воздухе:

 — Даю газ, а тяги нет, смотрю — упали обороты…

 — Так у тебя же керосина ноль, баки сухие, — заметил инженер.

 — Не может быть! — убитым голосом отозвался летчик.

Он не думал о смертельной опасности, которой случайно избежал, а переживал свою ошибку. Скажи ему сейчас, что для починки поломанных крыльев понадобятся его кости и кожа — отдал бы, не задумываясь.

 — Сами идти сможете? — спросил доктор.

 — Не могу я отсюда уйти, — с трудом удерживая слезы, ответил пострадавший.

 — Пошли, пошли, не ночевать же здесь, — успокаивал его товарищ. — А почему керосин кончился, разберемся.

Идем на аэродром. Один из друзей пострадавшего доказывает инженеру:

 — Ну хорошо, летчик не смотрел на керосиномер, в этом его ошибка, но не мог же двигатель за такое короткое время выработать весь запас топлива.

 — Получается, что мог, — неопределенно отвечает инженер, — разберемся. Вот проверим, какой расход горючего будет с включенным изолирующим клапаном, тогда и сделаем точный вывод.

 — А разве изолирующий клапан был включен? — тихо спрашивает летчик.

 — В том-то и дело, что вы его забыли выключить после взлета.

 — Тогда все понятно…

К вечеру заметно потеплело. В небе появились облака.

 — А погодка-то начинает портиться, — входя в комнату, сказал Максимов.

 — Вот и хорошо, в простых условиях полеты закончили, теперь для нас любая погода летная, — отозвался Немировский. И, заглянув в печку, добавил: — Давление понизилось, и тяга пропала, дыму много, а тепла нет.

 — Шуруй, Яков Михайлович, скоро начнем бриться, — напомнил Максимов, доставая железный прут, которым мы нагревали воду для бритья. Как у Некрасова: «Солдаты шилом бреются, солдаты дымом греются». Бытовых неудобств было много, но это нас не угнетало. Мы жили дружной семьей и больше заботились об исправности самолетов, нежели о мелочах быта. В свободные минуты, правда, иногда вспоминали о домашнем уюте. Сегодня тоже почему-то возник этот разговор.

 — Вот взять мою семейную жизнь, — рассуждал Павел Терентьевич Коробков, — только женился — началась война в Испании. Надел гражданский костюм — и «В далекий край товарищ улетает». Дрался там, а жена здесь переживала. Вернулся домой, пожил как во сне — и на Халхин-Гол. Прилетел с Востока — война с белофиннами. После финской надеялся пожить спокойно. И тут на тебе: не прошло и двух лет, как снова грянула война. Чуть семью не потерял. Теперь живем вместе, но не проходит года, чтобы я месяца на три-четыре в командировку не улетел… Я не жалуюсь, нет, — добавил он с улыбкой, — другой жизни и не мыслю себе…

 — Тебе хорошо, — взглянул на меня Коробков, — сам летчик, жена инженер, вместе воевали и после войны вместе.

 — У каждой медали две стороны, — ответил я ему. — Разве легко было ей там, на фронте, видеть, как мы непрерывно играли со смертью. Бавало, улетишь на задание, а она ждет, мучается, хоть и не показывает виду. Да и теперь ей, как авиационному инженеру, яснее, чем другой женщине, видны опасности, с которыми мы повседневно сталкиваемся.

 — Да что там говорить, — поддержал меня Карих. — Моя жена не инженер и то в письмах пишет: «Будь поосторожней, я знаю, чем вы там занимаетесь…»

 — Нашли тему для разговоров, — вмешался Максимов. — Лучше смотрите новый фокус, который я вам покажу.

Он выхватил из кармана носовой платок, монету и начал показывать какой-то трюк.

Утром пошел мелкий снег. Лес, расположенный неподалеку от аэродрома, растворился в белесой мгле. Как раз такая погода нам и нужна для полетов по приборам. Но вместе с тем она предъявляет повышенные требования к летному и техническому составу.

Сегодня техники особенно тщательно готовят машины к вылету. У нас предполетная подготовка тоже проходит необычно. Мы разбираем характерные случаи отказов приборного оборудования в воздухе, особенности посадки в условиях ограниченной видимости.

Метеоролог подробнее, чем обычно, говорит о возможных изменениях метеорологической обстановки. Руководитель полетов и штурман обращают наше внимание на запасные аэродромы.

Первый вылет я сделал с инструктором на «спарке» Як-11. Он проверял мою готовность к пилотированию боевой машины в облаках. Мне показалось все значительно проще, чем я ожидал. Видимо, помогли хорошие тренировки на земле.

 — Если так пойдет, — сказал инструктор, — скоро выпущу в облака и на боевом самолете.

Пошло и в самом деле неплохо. Мы довольно быстро одолели полеты в облаках на учебных поршневых самолетах и подошли к освоению их на реактивных истребителях. Стоял мощный циклон. Погода удерживалась сложная.

 — Как по заказу, — радовались летчики, — лучше не придумаешь.

 — Значит, завтра взовьемся на «миге», — потирая руки, говорит Максимов.

 — И не страшно? — смеется Немировский.

 — Страшновато, но надо, — весело отвечает Максимов. — Мы уже пуганые, вот еще на «спарочке» походим, и все будет в порядке.

На следующее утро снова отправляемся на аэродром. Впереди, как всегда, идет Александр Иванович, за ним Коробков и остальные. Шагаем молча, каждый занят своими мыслями. Не простое это дело выполнить первый полет в облаках на боевом истребителе.

 — Семеро смелых, — шутит Максимов.

 — Днем и то в смелые записал, — отзывается Покрышев. — А когда ночью полетим, тогда как назовешь?

 — Тогда будет семеро храбрых…

 — Вот если бы все описать! — говорит Немировский.

 — Всего не опишешь, — заключает Карих, — слов не хватит. Одни иллюзии чего стоят, это состояние может понять только тот, кто сам его испытал. Меня однажды в закрытой кабине так «повело», что стало казаться, будто лечу я на боку. Приборы одно показывают, а мне чудится другое.

 — Ты думаешь, только с тобой это случалось? — утешает Максимов. — Всех так «водило». Посмотрим, как будет на «миге».

Протоптанная в снегу тропинка привела нас к парашютному классу. Здесь укладчики готовили наши парашюты к полетам.

Получив тяжелые ранцы, мы разошлись по самолетам. Техники уже заканчивали их подготовку.

Все идет по утвержденному плану. Предполетная подготовка заканчивается в намеченный срок. Не терпится подняться в воздух, но до взлета еще десять минут. Надеваю парашют, техник помогает застегнуть лямки. Усаживаюсь в кабине так, чтобы равномерно распределить вес тела на площади сиденья. От этого тоже зависит, появятся ли «иллюзии»; чем ровнее сидишь, тем их меньше. Техник подает плечевые ремни и контролирует последовательность включения многочисленных тумблеров. Проходит минута, и в наушниках появляется знакомый шорох: радиостанция прогрелась. Слышу голос Покрышкина. Он докладывает о готовности к вылету. Бросаю взгляд на старт, его самолет начинает разбег. Слева от меня сидит в самолете Максимов, он что-то спрашивает у техника, тот, перегнувшись через борт, старательно объясняет.

Включаю радиокомпас и настраиваюсь на частоту привода. В наушниках маняще поет морзянка, передавая позывные нашего аэродрома.

Следующим взлетает Максимов, а Покрышкин уже вышел на заданный эшелон.

Опробовав двигатель, герметизирую кабину. Уши ощущают повышенное давление. Выруливаю на взлетную.

 — Взлет разрешаю, — слышу ответ на мой запрос. Даю газ, машина набирает скорость и, оторвавшись от бетонки, врезается в серую мглу.

 — Облака вверх пробивать готов, — докладываю по радио.

 — Разрешаю, — слышится короткая команда.