Так оно и получилось. Правда, Королев уверовал в новую организацию не сразу. Когда я прилетел к нему в полк и поставил задачу на подготовку к показательным полетам, он выслушал меня внимательно, но восторга не высказал. Однако, разобравшись во всем пообстоятельней и уловив смысл нового планирования, он осторожно сказал:

 — Разрешите, я сам спланирую, а вы проверите. Этого-то я и добивался.

К вечеру плановая таблица была готова. Намечалось налетать часов больше, чем обычно.

 — Выжал, товарищ командир, все что можно, — торжественно доложил Королев.

Но когда я, проверив план, немного увеличил налет, он тихо сказал:

 — Если мы его выполним, бороду сбрею.

 — Считай, что бороды у тебя уже нет, — ответил я, — твои гвардейцы и на большее способны.

Весь следующий день мы занимались подготовкой к полетам, добиваясь глубокого усвоения задания каждым летчиком, техником и водителем. Опытный инженер полка Журавлев вникал буквально во все подробности, строго контролируя работу каждого специалиста.

Тщательная предварительная подготовка дала отличные результаты. План полетов полк выполнил. Но Королев упросил оставить ему бороду, обещая добиться еще больших успехов.

Полк готовился к ночным полетам. Ненасытный Королев готов был летать круглые сутки без передышки, себя не щадил и другим спуску не давал. Не нравилось ему, когда врач отстранял кого-либо из летчиков от полетов. Из-за этого он не однажды спорил со спокойным, уравновешенным замполитом Микиным. Вот и теперь на этой почве между ними произошла стычка.

 — Товарищ полковник, — обратился ко мне Микин, — летчик Погорелов вышел на полеты с температурой, врач запрещает, а командир полка разрешает ему летать.

Мне понравилась принципиальность замполита и то, что о неправильных действиях Королева он докладывал при нем же.

 — Товарищ командир, — оправдывался Королев, — Погорелов на здоровье не жалуется.

 — А когда летчик жалуется или отказывается от полетов?

 — Таких в нашем гвардейском полку нет, — гордо ответил Королев.

 — Вот потому-то и не допускайте сегодня Погорелова к полетам.

 — Есть, не допускать.

Над аэродромом опускалась тихая ночь. Очертания черневшего вдали ельника постепенно сливались с темнотой. Пахло луговой сыростью. Над стартом взвилась ракета, возвестив начало полетов. По обе стороны взлетно-посадочной полосы вспыхнули огоньки, и сумерки за ее пределами сразу сгустились.

Один за другим выруливают истребители, берут разбег и неудержимо рвутся в небо. Время от времени темноту вспарывает луч прожектора, выхватывая оттуда серебристый, словно светящийся самолет. На рулежных дорожках и на заправочной линии работают техники, механики, шоферы буксировочных автомобилей.

Королев руководит полетами со свойственной ему энергией. Он, кажется, в темноте видит каждого человека, дает четкие команды по селектору, называя фамилии техников, одним делает замечания, других награждает похвалой.

Сейчас летает эскадрилья Пискунова. Здесь все летчики имеют первый класс, пилотируют истребитель в любых метеорологических условиях. А утром на аэродром придут другие эскадрильи, укомплектованные молодыми летчиками, и снова командир полка будет на старте руководить их действиями на земле и в воздухе.

И вот плановая таблица ночных полетов выполнена. Светает. Над низиной, заросшей густой осокой, висит тонкая пелена тумана. Тяжелой росой набухла трава. Мы идем с Королевым по тропинке, извивающейся между густыми зарослями, и наслаждаемся соловьиными трелями.

 — Этого соловья я по голосу узнаю, лучше всех поет, — тоном хозяина говорит Королев.

Прислушиваюсь и я. Прав Королев: по переходам, или, как говорят, коленам, песня у «его» соловья богаче, чем у других.

 — Наш инженер Журавлев готов часами его слушать, — продолжает Королев.

 — А работает он как?

 — Отличный инженер, из техников вырос, вся его жизнь связана с самолетами. И подчиненных учит работать не за страх, а за совесть. Он говорит им так: «Пока не уверен в полной готовности самолета, не имеешь морального права уйти с аэродрома». Ему в первую очередь полк обязан своей безаварийной работой.

 — А по чьей вине в прошлом году горел Воскобойников?

 — На его самолете производственный дефект оказался — прогар камеры сгорания.

 — Производственные дефекты тоже надо уметь вовремя находить.

В ответ Королев начинает горячо доказывать, что этот дефект вообще невозможно было найти.

 — Самолет сделан так, — убеждает он, — что, пока не расстыкуешь, никаким способом не осмотришь камеру сгорания.

 — Давно не навещали Воскобойникова? — спрашиваю я.

 — Порядочно. Некогда все, — отвечает он. — Да, залежался он в госпитале.

 — Вот скоро на совещание поедем и обязательно зайдем к нему.

Мы дошли до полковой гостиницы. В комнате, где я жил, было неуютно и холодно. Рядом с моей стояли еще две солдатские кровати.

Посмотрев на часы, командир полка решил тоже здесь подремать до начала дневных полетов.

 — А жена не будет беспокоиться? — спросил я у Королева.

 — Я ей сейчас позвоню.

 — Передай командиру базы, — укладываясь, сказал я Королеву, — если он как следует не оборудует гостиницу, сам будет тут ночевать. В порядке изучения бытовых нужд…

Проснулись мы одновременно. В окна уже светило солнце, и в комнате потеплело.

Полеты начались с воздушных стрельб. Все летчики действовали четко и упражнение выполняли успешно. В назначенное время инженер полка Журавлев доложил, что моя машина подготовлена.

 — Вылет через десять минут, после посадки последнего самолета, — говорю инженеру.

 — Приглашаю пообедать, товарищ командир, потом и полетите, — предлагает Королев.

Я поблагодарил, но отказался. Через десять минут был уже в воздухе. Зона, стрельба — и разворот на обратный курс. Иду на малой высоте. Нет ничего увлекательнее бреющего полета, когда самолет проносится над землей подобно снаряду.

Впереди по курсу показались заводские трубы города, а вот и аэродром с вытянутым прямоугольником взлетно-посадочной полосы. Но почему там, за ней, собралась толпа народа? Накренив самолет, вижу: в овраге дымится изуродованный истребитель. Не хочется верить глазам. Об одном думаю с надеждой — хотя бы летчик остался живым…

Сажусь, выруливаю самолет на стоянку и, выскочив из кабины, спрашиваю у Ткачука:

 — Кто?

 — Провоторов, — унылым голосом отвечает механик.

Провоторов — это инспектор по технике пилотирования, голубоглазый красавец атлетического сложения. Только вчера мы разговаривали с ним. Он предлагал мне лететь на его только что отремонтированном самолете. Я отказался, заметив, что, хотя на моей машине и старый двигатель, но пока работает безотказно.

Взволнованный, бегу к оврагу.

 — Летчик жив? — спрашиваю у Соколова.

 — Когда увозили в госпиталь, был жив, — отвечает он.

 — Кто видел разбег? — обращаюсь уже ко всем офицерам.

 — Я, товарищ командир, — выходит вперед уже немолодой техник. — Ожидал в первой зоне посадки своего самолета. Как раз в это время шестьдесят второй начал взлетать. Едва успел он отделиться от земли, как двигатель у него заглох. Самолет снова опустился на полосу и по инерции понесся вперед. Летчик попытался затормозить, но не смог. Машина скатилась в овраг, ударилась в обратный склон и загорелась. Летчик выскочил из кабины…

У меня сразу отлегло от сердца: жив, сам вылез из самолета. Приглашаю Соколова, и мы вместе мчимся на автомашине в госпиталь. Вот и госпитальное здание. Надо срочно узнать, в какую палату положили Провоторова. Навстречу выходит дивизионный врач Шеянов и, понурив голову, говорит:

 — Только что скончался…

 — Не может быть. Он же сам выскочил из самолета!

 — Вгорячах. А удар был очень сильный. Умирал Провоторов в полном сознании.

Эту катастрофу тяжело переживал весь гарнизон. Одно дело, когда летчик погибает из-за собственной ошибки. Горько, обидно бывает, но смерть его не надламывает волю остальных. И совсем другое дело, если виной всему отказ материальной части. Даже у опытных летчиков такие случаи подрывают веру в надежность самолета или двигателя. Человек есть человек.