Праздник удался на славу. С того воскресенья берега протекавшей рядом с лагерем речушки стали любимым местом отдыха летчиков и техников.

Руководители обкома и горкома выполнили свои обещания: по нашей заявке на аэродром вскоре прибыли специалисты и строительная техника. Начался штурм оврага, переоборудование аэродрома. День и ночь гудели, перепахивая землю, мощные землеройные машины. Бульдозеры перемещали грунт с бугра к оврагу, скреперы, переваливаясь подобно черепахам, тоже тащили туда наполненные землей ковши, грейдеры планировали взлетно-посадочную полосу, самосвалы подвозили заготовленную щебенку.

Вокруг аэродрома осторожно ходили минеры с миноискателями. Во время войны здесь проходил передний край, господствующая над местностью высотка не раз переходила из рук в руки. А мы решили ее срезать, чтобы не мешала заходить на посадку. Но прежде чем подступиться к ней, надо проверить, нет ли там мин. Наблюдая за опасной работой минеров, заметили, как наш часовой повернул назад ехавшую к аэродрому легковую автомашину.

 — С дипломатическим номером, — сказал Шираков, — уже не первый раз тут появляется. Рыскают, хотят узнать, что мы тут делаем.

 — Любопытство не порок, — усмехнулся я.

 — Но большое свинство, — уточнил поговорку Шираков. И, меняя тему разговора, спросил: — Какое решение вы приняли относительно Романова?

 — Еще не принял, — ответил я. — Хочу сам с ним поговорить. По-человечески. Уж больно нелепая история. А вы как думаете, Василий Иванович?

 — Да, потолковать с ним надобно, — согласился Шираков. — Не верится, что наш советский человек, комсомолец, сознательно пошел на такое преступление.

Дело было, действительно, необычное и странное. Рядовой Романов обвинялся в «умышленной порче военного имущества» — насыпал песок в цилиндр мотора автомашины. Следствие закончилось, преступление считалось доказанным.

На следующий день молоденький юрист, довольный, что успешно завершил «дело», положил передо мной объемистую папку. Я полистал документы. Формально все выглядело вроде правильно, неясным оставалось одно, что же побудило честного, никогда ранее не нарушавшего дисциплину солдата совершить преступление.

 — Нет необходимости терять время, следствие проведено правильно, — сказал юрист, видимо недовольный тем, что я долго листаю бумаги.

 — Почему вы так легко относитесь к судьбе человека, которого собираетесь отдать под суд военного трибунала?

 — Согласно статье ему больше семи лет не дадут, — спокойно ответил прокурор.

 — А вы представляете, что такое семь лет заключения? Да если еще не заслуженного? — возразил я и приказал дежурному вызвать солдата.

Вошел Романов, бледный, потерянный, видимо, он уже ни на что не надеялся.

 — Вот что, Романов, — говорю ему, — передо мной дело о вашем преступлении. Мне осталось наложить резолюцию, и вас будет судить военный трибунал. Согласно статье уголовного кодекса вам дадут семь лет тюрьмы… Скажите чистосердечно, что побудило вас насыпать в цилиндр песок?

Взгляд у парня прямой, открытый, на преступника никак он не похож. Заметно, что сильно переживает случившееся.

 — Я все время работал на одной машине, — рассказывает Романов. — Старался содержать ее как можно лучше, чтобы не отставать от товарищей — ведь аэродром строим. Сам видел, как погиб летчик в прошлом году, понимаю, что делаем важное дело. И вдруг меня пересаживают на другую автомашину. Обидно стало. И я захотел, чтобы эта «старушка» побыстрей отказала, надеясь, что мне сразу же вернут мою, прежнюю. Вот я и насыпал песку в цилиндр. Глупо, конечно, поступил, теперь осознал это, да поздно…

 — Что ж, давайте решать, — сказал я, как только Романова увели. — Получается, что шофер сделал этот необдуманный шаг в общем-то из хороших побуждений: к машине привык, не хотел отстать от товарищей… — заметил Шираков.

 — А почему об этом в материалах следствия ничего не сказано? — спросил я у юриста.

 — Это к делу не относится, — ответил он. — Факт, что преступление совершено…

 — Как это не относится? — возмутился Шираков. — Советские законы прежде всего воспитывают, а потом уже карают. Вот вы говорите, что Романову дадут семь лет тюрьмы. Семь лет! И за что? За необдуманный мальчишеский проступок…

Снова мы вызвали Романова. Я смотрел на него, и мне было по-человечески жаль его. Вид у него был такой, будто стоит он на краю пропасти и вот-вот полетит в бездну.

 — Запомните, товарищ Романов, на всю жизнь, к чему могут привести необдуманные поступки, — сказал я как можно строже. Но видно, в голосе моем солдат уловил какие-то другие нотки. В глазах у него блеснул огонек надежды. Он подобрался и, вытянувшись, с затаенным дыханием ждал, когда я закончу.

 — Рядового Романова арестовать на десять суток с содержанием на гауптвахте, — объявил я свое решение. — А так как он, находясь под следствием, отбыл этот срок, из-под стражи его освободить и отправить в подразделение.

Следователь смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

 — Я буду жаловаться своему начальству, — резко сказал он. — Выходит, я трудился напрасно.

 — Почему же напрасно? — с улыбкой возразил Шираков. — Человек теперь еще больше будет уверен в справедливости наших законов — расследовали, разобрались, вынесли правильное решение. Правда, вы желали бы засадить Романова в тюрьму, искалечить ему жизнь, а мы оставили его полноправным гражданином, потому что надеемся на него. Вы что думаете: он не понял и не прочувствовал своей вины? Теперь и сам не позволит ничего такого сделать и детям своим закажет.

Я полагал, что с Романовым мы поступили правильно, и от этого испытывал чувство большого удовлетворения. Все-таки спасти человека — это хорошо, это в конце концов наш гражданский долг.

Борьба за безаварийность в авиации ведется с тех пор, как взлетел первый самолет. И все-таки, по разным причинам, аварии до сих пор случаются.

Мы тоже настойчиво боремся с предпосылками к летным происшествиям. Самолет не выпускается в воздух, если есть какие-то сомнения в его исправности. Метеорологи стараются не ошибиться в прогнозах погоды. Командиры день ото дня совершенствуют организацию полетов и их радионавигационное обеспечение, словом, делается все возможное для того, чтобы избежать неожиданностей. Но аварийные ситуации тем не менее возникают время от времени, и именно там, где их совершенно не ждешь.

…Два летчика выполняли очередное задание — отрабатывали воздушный бой за облаками ночью. Зеленые и красные огоньки сближались с огромной скоростью. Только по ним «противники» могли определить разделявшее их расстояние и маневры. Закончив атаку, ведомый, молодой летчик Нечаев, пристраивается к командиру звена, опытному истребителю Кулачко. Задание выполнено, все идет нормально, никаких поводов для беспокойства нет.

Пара самолетов в правом пеленге приближается к аэродрому. Летчики ведут радиообмен между собой и с руководителем полетов. Вдруг стрелка радиокомпаса качнулась и отклонилась больше чем на сто градусов. «Прошли дальнюю радиостанцию, — решил было Кулачко. — Но почему стрелка не стала на сто восемьдесят градусов?» Сомнение вызывало и расчетное время: по всем данным аэродром должен находиться впереди по курсу.

«Может быть, переключают привод?» — терялся в догадках Кулачко. Запросив руководителя полетов, он услышал в ответ:

 — Приводы работают нормально.

Такое же непонятное явление наблюдал и Нечаев. Дело в том, что недавно радиоантенны на самолетах были упрятаны в кабины, за плексиглас фонарей, что сделало радиокомпасы менее чувствительными. Летчики привыкли к этому, но позже, а теперь Кулачко и Нечаев оказались в затруднении.

Нечаеву повезло: увидев «окно» в облаках, он вышел на аэродром, правда, не на свой, а соседней части. Кулачко же проскочил мимо этого «окна» и летел, не меняя направления. Когда истекло расчетное время, он стал в вираж, надеясь, что дополнительно включенные радиолокаторы обнаружат его и штурман наведения поможет ему выйти на расчетный посадочный курс. Но он не подумал, что для этого ему придется снова отойти от аэродрома в обратном направлении. Штурман действительно вывел Кулачко на посадочный курс. Только в баках его самолета осталось горючего всего на три минуты. А до аэродрома было не менее семи минут лету.