Мы, словно дети, радовались возвращению Аскирко в полк. Но как тяжело было смотреть на его душевные страдания, сознавать, что он уже никогда не сможет подняться в воздух.

…В конце декабря 1944 года войска 1-го Украинского фронта начали наступление с сандомирского плацдарма. Туманы и низкая облачность сковывали действия авиации. Вся тяжесть прорыва вражеской обороны легла на артиллерию, пехоту и танки. Несколько дней нашим наземным войскам пришлось вести бои без поддержки с воздуха. Но как только погода улучшилась, мы перелетели на аэродром Енджеюв и приступили к боевой работе.

…Веду восьмерку. Внизу по шоссейной дороге движутся автомашины. Их много. Это отступающая мотопехота противника.

Впереди по курсу — Дзелошин. В городе идет бой, многие улицы охвачены пожарами.

Проходит еще несколько минут. Сверяю карту с местностью. Да, сомнений нет…

 — Под нами Германия! — кричу по радио.

 — Ура! Ура!.. — доносит эфир ответные возгласы.

Сколько мы мечтали об этом моменте! И в сорок первом, когда отходили на восток, и во время жестоких боев на Волге, и на Дону, откуда началось наше победоносное наступление. И на Днепре… Дошли! 20 января 1945 года советские истребители появились в небе фашистской Германии. Час возмездия настал.

Первая посадка на земле заклятого врага — на аэродроме Альт-Розенберг. Впрочем, это — всего лишь ровное поле рядом с родовым имением Розенбергов. Неподалеку от него высится старинный пятиэтажный дворец, а за ручьем виден одноэтажный дом, построенный в новом стиле. Позади имения — обычная немецкая деревня с киркой и ровными рядами каменных домов. Жителей там нет, бросив все, они разбежались. Одни ушли на запад, другие спрятались в здешних густых лесах. Поспешное бегство немцев лучше всяких слов говорило об их животном страхе перед возмездием.

Любопытство потянуло во дворец. Мы прошли по его многочисленным богато убранным комнатам, осмотрели роскошную библиотеку, охотничий зал, стены которого были увешаны дорогими ружьями и всевозможными доспехами. Словом, нам довелось увидеть почти неразоренное гнездо цивилизованного фашистского грабителя.

Во дворце разместился летный и технический состав. Первый раз за время войны нам, отвыкшим от тепла и уюта солдатам, довелось спать на дорогих кроватях и диванах.

Завтракали в дворцовой столовой. На столе сверкали хрусталь и серебро. Но к роскоши мы относились равнодушно.

Подкрепившись, идем на аэродром. Над землей — предрассветные сумерки, падает мягкий снег, кругом — тишина. Только из деревни доносится мычание и блеяние голодного скота.

 — Если бы было свободное время, пошел бы и выпустил коров и овец, — говорит кто-то из летчиков, — ведь подохнут без корма.

 — Не жалей — не твое добро, хозяева и то не пожалели. А тебе что?.. Шагай на войну, догоняй фрица, — отвечает Шаруев.

 — Дня три пройдет, и хозяева появятся, — слышится первый голос. — В лесу долго не просидишь. Да поймут наконец, что мы не собираемся безобразничать так, как они на нашей земле.

 — О погоде лучше подумайте, ребята, — вмешивается Кузьмин. — Видимости почти нет, а лететь надо непременно: пехоту не бросишь на произвол судьбы.

Да, лететь надо. И мы поднимаемся в воздух. Задание — прикрыть переправы через Одер.

Прижимаясь к верхушкам деревьев, веду восьмерку в район Опельн — Олау. По мере удаления на запад снегопад постепенно стихает. Потом совсем прекратился. Облачность поднялась до тысячи метров, но горизонт по-прежнему закрыт серой дымкой.

Наша пехота переправляется в нескольких местах, почти не встречая сопротивления. Сильный бой идет лишь за Опельн. По разрывам снарядов и вспышкам сигнальных ракет не трудно заключить, что половина города уже в наших руках. В воздухе пока спокойно, самолетов противника нет. Чтобы не везти боеприпасы обратно, отыскиваю на окраине города скопление вражеской пехоты и завожу эскадрилью на штурмовку. Наши снаряды и пули вспарывают мерзлую землю. Мечутся под огнем фигурки в зеленых шинелях, падают и застывают в неестественных позах.

 — Не нравится, гады? — слышу в наушниках голос Петрова.

Смерть везде страшна. Со своей земли фашисты бегут так же, как и с нашей. Атаки повторяем одну за другой. Теперь наш начальник штаба доложит в дивизию, что эскадрилья истребителей штурмовыми ударами рассеяла и частично уничтожила до роты пехоты противника.

В полдень мы снова над Одером. Но теперь прикрываемые нами наземные войска находятся уже западнее реки: плацдарм быстро расширяется. Ходим под облаками, наблюдая за «окнами», через которые пробиваются скупые лучи зимнего солнца. Вдруг в одном из них мелькнул силуэт самолета, потом второй, третий. Все ясно: «фоккеры» идут выше облаков, видимо, намереваются штурмовать нашу артиллерийскую батарею. Пользуясь тем, что противник нас не видит, разворачиваемся, набираем высоту и атакуем его с фланга всей эскадрильей. Четыре вражеских самолета вспыхнули и упали восточнее батареи. Остальные, ошеломленные внезапным ударом, поспешили скрыться в облаках.

Развернувшись, мы на малой высоте проносимся над огневыми позициями артиллеристов. Они в знак благодарности подбрасывают вверх шапки и машут руками. Для нас это самая высокая награда.

На аэродроме нас встречают возбужденные техники и механики. Они довольны нашими успехами.

 — Четыре самолета сбили, — значит, бой был нелегким? — спрашивает Тамара. Она и рада, и обеспокоена. А сколько ей еще придется поволноваться до конца войны.

 — Не тот немец стал, товарищ инженер, — отвечает за меня Кузьмин. — Сегодня и штурмовали, и четырех «фоккеров» сбили, а по нас ни одного выстрела не было сделано. Одним словом, сейчас мы хозяева воздуха.

К вечеру погода совсем испортилась. Убедившись, что летать не придется, мы сели на трофейную автомашину и поехали в Крайцбург. Слишком велик был соблазн — осмотреть первый германский город.

Когда подъезжали к Крайцбургу, наше внимание привлек силуэт женщины, сидевшей за кюветом дороги. Это была замерзшая старушка. Она так и застыла, держась худенькой рукой за подол черной юбки.

Много ужасов повидал каждый из нас за время войны, но этот труп…

 — Вот гады, мать бросили, хуже зверей, — возмущались летчики.

В Крайцбурге, этом аристократическом городе, не оказалось ни одного немца. И здесь все говорило о паническом бегстве жителей.

 — Интересно получается, весь город наш, бери что хочешь, — шагая по улице, философствовал Кузьмин. — А зачем? Вещи уже потеряли цену.

Летчик правильно рассуждал. В те дни для нас дороже всего был исправный самолет и безотказно действующее оружие.

 — А все-таки зря немцы разбежались, — не унимался Кузьмин. — Они бы сразу убедились в том, что Гитлер их без конца обманывал и запугивал.

Снег шел всю ночь. А утром внезапно наступила оттепель. Аэродром закрыло туманом.

 — Вот и отвоевались, — говорили летчики, глядя на мокрое летное поле.

Целый день мы ожидали улучшения погоды, но лишь к ночи туман рассеялся и в разрывах облаков появились яркие звезды. Я рассчитывал на похолодание, однако этого не случилось.

Авиация противника, базируясь на аэродромах с бетонным покрытием, заметно активизировалась. Основные удары она наносила по нашим танковым соединениям. Надо было прикрыть их с воздуха.

…На разбеге самолет бросает из стороны в сторону. Фонтаны воды и грязи, поднятые воздушным винтом, залепляют стекла кабины, забивают тоннели масляных и водяных радиаторов. Однако эскадрилья взлетела. Моторы работают на предельном температурном режиме. Сбавив до минимума обороты, идем в район прикрытия. Успели вовремя. К Пархвитцу приближались небольшие группы вражеских бомбардировщиков. Бой был не очень упорный, но продолжительный. Одну за другой мы отбивали попытки противника нанести удар по нашим танкам.

Мотор моего самолета начинает давать перебои, тряска все увеличивается. Долго ли он протянет на таком режиме?