На минуту полотнище, беспомощно трепыхаясь, потеряло прежнюю форму, шаланда, как маленькая щепочка, закачалась на волнах. Но вот парус снова наполнился ветром, и шаланда, сильно кренясь, легла на обратный курс. Я потерял ориентировку и не мог бы с уверенностью сказать, куда мы сейчас держим путь.

 — Без компаса можно заблудиться, — сказал я Василию.

 — А ветер на что? Он точнее любого компаса, — ответил рыбак.

Иногда крен настолько увеличивался, что наше суденышко черпало бортом воду и едва не переворачивалось. Мне то и дело приходилось поднимать тяжелый мешок с песком и, удерживая его, прижиматься к борту.

Рулевой, перекрикивая шум моря, объяснял молодым рыбакам, как надо смотреть за ветром, за волной и как в том или ином случае управлять шаландой. То была сложная наука, передаваемая из поколения в поколение.

На мне не осталось сухой нитки, даже с непокрытой головы стекали струйки соленой воды.

А море неутомимо накатывало волну за волной. Шаланда шла ломаным курсом, медленно продвигаясь вперед. Берега все еще не было видно. И вдруг как-то сразу впереди показалась синяя полоска земли.

 — Берег! — не удержался я. Рулевой не выразил радости.

 — Бывает, прихватит в море, далеко от берега, так суток двое добираешься, вот где измотает…

Говоря, он ни на секунду не отрывает сощуренных глаз от паруса, следит за волной, точно реагируя на каждый порыв ветра.

 — Сейчас лето, море теплое, — продолжал он, — а зимой бывает, что и обмерзнешь. Думаешь, доберусь до берега, и никакая сила в море не выгонит. АН нет, пройдет денька два, отдохнешь, и снова в море тянет.

 — Тяжелый ваш труд и опасный, — сказал я.

 — Года не проходит, чтобы кого-нибудь здесь не оставили. Не зря у нас, рыбаков, говорят, что хлеб мы едим пересоленный. Теперь вы посмотрели настоящее море…

 — Посмотрел, — сказал я, — вижу, какое оно бывает… Ну а если в шторм двое суток болтаться, выходит, ни поесть, ни поспать?

 — Во время шторма на шаланде спать некогда, а поесть… кусочек хлеба отломишь, вот тебе и обед. И на берегу в это время тоже никто не спит: зажгут огоньки в окнах и ждут.

Василий помолчал, присматриваясь к ветру и направляя шаланду в бухточку, где легче подойти к берегу.

 — Покупаем колхозом катер, — сказал он, — тогда на шаландах в шторм ходить не будем, на катере надежнее.

Когда до берега осталось метров шестьдесят — семьдесят, волны стали еще круче и пенистей. Теперь из-за шума почти не было слышно команд Василия. А на берегу уже собралась группа рыбаков, готовых захватить тросом нос шаланды.

Рулевой подал сигнал своим товарищам, и парус опустился. Ребята взялись за весла и, не спуская глаз с рулевого, заработали ими, то наращивая, то уменьшая силу ударов. А то вдруг застывали с поднятыми вверх веслами.

Рассчитав скорость шаланды, Василий вывел широкое днище на гребень волны, и через несколько секунд мы оказались на берегу. В следующее мгновение натянулся трос и лебедка потащила суденышко дальше от прибоя.

 — Ну, как молодежь? — спросил председатель Василия.

 — Парочку заходов сделают, и на руль ставить можно.

 — У вас, летчиков, свой океан, — сказал председатель, — у нас — свой. Мы постоянно боремся с морем, вы, как я понимаю, там, в воздухе, с другими силами природы борьбу ведете.

Подошел доктор.

 — Всю жизнь изучаю летчиков, — сказал он, — а летчика по-настоящему вот только сейчас и понял. Неужели вам доставило удовольствие это безумное плавание?

 — Доставило, — заверил я доктора. — Узнал море в штормовую погоду, насладился борьбой человека со стихией. Ну что может быть прекраснее этого?

 — Разрешите пригласить на уху, — сказал, улыбаясь, председатель.

 — Уха — это дело, только рыбка на сухом не живет, — намекнул Василий.

Мы съездили за той влагой, без которой уха не уха, и дружно уселись на берегу широким полукругом, лицом к морю. Уха была хороша. Разошлись мы поздно вечером настоящими друзьями. Я проникся глубоким уважением к труженикам моря и покидал их не без сожаления. И их, и море, которое по-прежнему с шумом обрушивало на берег пенистые громады.

На следующий день мы вылетели на аэродром к истребителям.

С первого взгляда Гарнизон не понравился: лагерь оборудован как попало, люди слоняются бесцельно, не чувствуется требовательности и заботы об устройстве личного состава.

Инженер приступил к изучению качества подготовки самолетов к полетам, врач интересовался бытом летного состава, а я — организацией полетов.

Через час после того как мы сюда прилетели, пришло сообщение, что в соседнем полку только что случилось летное происшествие: потерпел аварию пикирующий бомбардировщик. Мне было приказано немедленно вылететь на место происшествия.

Подлетаем к аэродрому. По диагонали ярко-зеленого поля лежит серая бетонированная взлетно-посадочная полоса, рядом с ней в неестественном положении распластался самолет, похожий на раненую птицу: одно крыло поднялось вверх, второе — врезалось в землю.

Похоже, что летел на этом самолете совсем неопытный, точнее, недоученный летчик. Так оно и оказалось на самом деле.

 — Почему же вы его выпустили в самостоятельный полет? — спрашиваю у командира эскадрильи. — Что он у вас, этот молодой лейтенант, сверходаренный?

 — Он у нас и в самом деле считался хорошим летчиком. Кто ни проверял его в воздухе, все хвалили, — ответил командир эскадрильи.

 — Три раза летали и три раза хвалили. А когда же учили?

 — Считали, что он был хорошо подготовлен в школе.

 — Ну а теперь как считаете?

 — Ошиблись, надо переводить на нелетную работу.

 — Вас надо переводить на нелетную работу, — не сдержался я. — Хорошего летчика поставили в такие условия, что он не мог выполнить задание, и сразу его на нелетную…

В самом деле, никто по-настоящему не руководил вылетом этого лейтенанта. Летчик несинхронно и резко дал газ, боковой ветер усугубил ошибку, в результате авария.

Удивительные здесь были порядки, особенно отношение к полетам. При дальнейшем расследовании выяснилось, что в стороне от летной подготовки стояли партийная и комсомольская организации. Партийно-политическая работа измерялась количеством прочитанных лекций и докладов, а живое общение с людьми было забыто.

В этой части требовалось решительно улучшить организацию летной подготовки, работу партполитаппарата и только после этого начинать полеты.

Не лучше обстояли дела и в истребительном полку. Здесь летные происшествия явились следствием низкой подготовки техники к полетам и халатности отдельных летчиков. Как можно после посадки вместо щитков убрать шасси?

 — Просто диву даюсь, — сказал однажды наш старший, — такого еще не приходилось встречать.

Доктор докладывал, что летчики не соблюдают предполетного режима. С аэродрома они уходят в двадцать два часа, а уже к четырем часам следующего утра являются на полеты. При этом три часа у них уходит на дорогу. Как тут можно отдохнуть, набраться сил?!

Вопросы, касающиеся организации, мы решили на месте. Потом последовал специальный приказ, которым была определена некоторая перестановка кадров. Через год это соединение стало отличным и продолжительное время работало без летных происшествий.

Летим на восток. Миновали Урал, омские степи, началась тайга. Знакомая лента Енисея.

В Красноярске короткая остановка для заправки, всего на сорок минут. Родные места. С удовольствием рассказываю товарищам о городе и его окрестностях, которые прекрасно видны с аэродрома.

Пора вылетать, но нам почему-то не дают «добро».

 — В чем дело, почему не разрешаете вылет? — спрашивает диспетчера штурман экипажа.

 — Идет особо важный самолет, — отвечает диспетчер. — Ждем, пока он пролетит, а его все нет и нет.

 — Где же он, ваш особо важный? — снова обращаемся к диспетчеру. — Не висит же он на месте?

Диспетчер охотно показывает журнал рейсов самолетов. Красными галочками отмечены пролетевшие.