— И на скале они ищут убежища.

С этими словами он вынул из сумки, висевшей на боку, две рисовые лепёшки и половину варёного кролика, словом всю провизию, которою жена снабдила его накануне, и поспешил на место, где, на рассвете, надеялся настрелять дичи.

Хор птиц, описанный нами, разбудил старого Тиффа. Он привстал, начал потягиваться и протирать глаза. Тифф спал крепко, не смотря на жёсткое ложе; впрочем, в этом отношении он не был разборчив.

— Сегодня, я думаю, — сказал он про себя, — эта женщина спохватится нас, да поздно! И при этом он рассмеялся обычным своим добрым смехом, представляя себе недоумение мистрис Криппс, в которое она будет приведена при своём пробуждении.

— Я даже слышу её голос: Тифф, Тифф, Тифф! — кричит она, — куда ты провалился? Куда девались дети? Бедные мои овечки!

Сказав это, он обернулся к спящим детям, и взор его остановился на провизии Дрэда. Он оцепенел от изумления.

— Неужели, — подумал он, — и в самом деле были тут ангелы? Во всяком случае, да будет благословенно имя Господне! я вижу завтрак для детей, о котором просил, ложась спать. Я знал, что Господь не оставит нас: но не думал, чтоб помощь Его явилась так скоро. Быть может, это принесли те же самые вороны, которые приносили пищу Илии; — хлеб и мясо по утру, хлеб и мясо вечером — да, это чрезвычайно утешительно. Не хочу будить моих овечек; пусть они спят... как они обрадуются, увидев этот завтрак. Притом же здесь так мило, такой приятный, чистый воздух; здесь нет отвратительной табачной жвачки, и никто не отплёвывает её сок. А ведь я устал порядочно... не прилечь ли ещё, пока не проснутся дети. Эти грязные создания вывели меня из терпения... воображаю, как она беснуется...

И Тифф снова рассмеялся своим чистосердечным, простодушным смехом.

— Тифф! Тифф! Где это мы? Куда ты завёл нас? — пропищал тоненький голосок подле старого Тиффа.

— Куда я завёл вас, малютка мой? — сказал Тифф, обращаясь к маленькому Тедди, — Мы... в жилище Господа... в совершенной безопасности... И ангелы принесли нам завтрак, —прибавил Тифф, показывая Тедди провизию, положенную на виноградных листьях.

— Ах, дядя Тифф! Неужели это принесли ангелы? — вскричал обрадованный Тедди. — Зачем же ты не разбудил меня? Мне бы хотелось их увидеть. Я в жизнь свою не видел ангела.

— Я тоже не видывал, мой милый; они являются по большей части, когда мы спим; но, позвольте, вон и мисс Фанни просыпается. Здоровы ли вы, моя овечка? Хорошо ли отдохнули?

— Превосходно, дядя Тифф! Я спала крепко и видела прекрасный сон.

— Так расскажите же его до завтрака: тогда он сбудется, — сказал Тифф.

— Изволь. Я видела, что нахожусь в каком-то незнакомом пустынном месте, откуда никаким образом невозможно было выйти; кругом все камни и кустарники. Тедди тоже был со мной. Всеми силами старались мы выбраться оттуда, и всё напрасно; вдруг к нам приходить мама, или вернее женщина, которая была похожа на нашу маму, только несравненно её лучше, и в какой-то странной белой одежде, которая так и сияла на ней. Она взяла нас за руки, камни раздвинулись перед нами, и мы вышли по гладкой тропинке на очаровательный зелёный луг, покрытый лилиями и земляникой. Мама тут вдруг исчезла.

— Не она ли принесла нам этот завтрак? — сказал Тедди. — Посмотри-ка, Фанни, что у нас есть?

Фанни выразила изумление, смешанное с удовольствием.

— Нет, — сказала она после минутного размышления, — не может быть, чтобы мама принесла нам такой завтрак; я бы ещё поверила, если б это была манна, а не кролик.

— Кто бы ни принёс, — сказал Тифф, — я знаю только, что это очень кстати; мы должны благодарить за это Бога. После этих слов они сели и позавтракали с большим аппетитом. — В здешнем болоте, — сказал Тифф, — где-то должно находиться селение негров; но где именно — не знаю. Если мы проберёмся туда, то останемся там до более благоприятных обстоятельств. Но... Что это значит!

В эту минуту раздался ружейный выстрел, и звук его, подобно перекатам грома, разнёсся по безмолвной чаще леса.

— Это недалеко отсюда, — сказал Тифф.

Дети казались немного испуганными.

— Не бойтесь, мои милые; я догадываюсь, чей этот выстрел. Слышите! Кто-то идёт сюда. В некотором расстоянии от группы чей-то звучный голос запел:

О! если бы я имел крылья утра,

Я бы полетел в Ханаанскую землю.

— Да, — сказал Тифф про себя, — это его голос. Не бойтесь, — продолжал он, обращаясь к детям, — этот человек проведёт вас в селение, о котором я вам говорил.

И Тифф дребезжащим, напряжённым голосом, представлявшим резкий контраст с звучным голосом отдалённого певца, запел те же самые слова, которые, быть может, служили условным сигналом. Неизвестный певец замолчал; и в то время, как Тифф продолжал своё пение, треск сухих сучьев и шорох листьев, говорили о приближении незнакомца. Наконец перед Тиффом и детьми появился Дрэд.

— Ну, что? И вы бежали в пустыню! — сказал он.

— Да, да, — отвечал Тифф с кроткой улыбкой, — и мы переселились. Эта женщина сделалась для детей чудовищем. Из всех грубых созданий я не видывал грубее её. Нет ни манер, ни воспитания; не знает, как и что делается между порядочными людьми; поэтому-то мы и убежали в леса.

— Могли бы попасть и в худшее место, — сказал Дрэд, — Господь Бог даёт красоту и силу лесным деревьям. Наступит время, когда Он водворит мир всему миру; повелит диким зверям покинуть эту страну, и люди будут обитать спокойно в пустыне, будут спать в лесах, и деревья принесут свой плод.

— Так ты думаешь, что наступит это счастливое время? — сказал Тифф.

— Господь обещает его, — отвечал Дрэд, — ты оказал услугу погибавшему и не изменял ему, когда он скитался между врагами: поэтому Господь откроет для тебя в пустыне город, обнесённый неприступной стеной.

— Ты верно говоришь о своём лагере? Открой нам его; я буду помогать тебе во всём добром.

— Хорошо, — сказал Дрэд, — дети слишком слабы, чтобы идти за вами; мы должны нести их, как орёл несёт своих птенцов. Иди ко мне, мой милый!

Сказав это, Дрэд нагнулся и протянул к Тедди руки. На его суровом и угрюмом лице показалась улыбка, и, к удивлению Тиффа, Тедди немедленно пошёл к нему и позволил взять себя на руки.

— Я думал, что он испугается тебя, — сказал Тифф.

— Нет, — отвечал Дрэд, — я ещё не видел ни ребёнка, ни собаки, которые бы пугались меня. Держись же крепче, малютка, — продолжал Дрэд, сажая Тедди на плечи, — у здешнего леса длинные руки: не позволяй ему обижать себя. А ты, Тифф, возьми девочку и иди за мной; да смотри, когда мы вступим в болота, становись так, чтоб твоя нога пришлась прямо на мой след; не засматривайся на другие следы — они очень обманчивы.

Сделав такое предостережение, Дрэд и его товарищ направили путь к селению беглых.

Спустя несколько дней после описанного нами разговора в доме судьи Клейтона, Эдвард Клейтон был гостем в доме высокопочтеннейшего доктора богословия Кушинга — мужчины средних лет, чрезвычайно учтивого, вежливого,— джентльмена во всех отношениях. Доктор Кушинг пользовался большой популярностью, занимал между своими собратьями высокое место, и был кумиром большой и процветавшей церкви. Это был человек с тёплыми чувствами, гуманными побуждениями и прекрасными общественными качествами. Его проповеди, прекрасно написанные и ещё лучше произнесённые, часто извлекали слёзы из глаз слушателей. Отправление священнических обязанностей его, на свадьбах или похоронах, отличалось нежностью и умилением. Никто, лучше его не умел представить благоговейную преданность благому Промыслу, самоотвержение и страдания мучеников; никто так легко не воодушевлялся теми священными гимнами, в которых описывается терпение святых. Но, при всём этом, доктор Кушинг был слабое существо. В нём было какое-то нравственное расслабление; даже самая мягкость и нежность его натуры делали его неспособным переносить трудности. В сношениях со своей братией он был известен, как миротворец. Он не замечал, до какой степени иногда неприятно и тяжело было рассуждать с ним, именно вследствие его необыкновенной уступчивости. Несмотря на то, Клейтон был очарован радушием и горячностью, с которыми мистер Кушинг принял его самого и его планы. Он вполне соглашался с Клейтоном во всех его взглядах на ужасное зло, проистекавшее из системы невольничества, и весьма охотно подтверждал анекдотами и примерами все его слова, относительно этого предмета.