— Почему же и нет? Ведь это ваши же поступки.

— Прекрасно; но, Мили, — сказала Нина боязливо, — ты знаешь, что относительно религии я была весьма дурная девочка. Вот уже годы и годы, как я не читала молитв. В пансионе обыкновенно смеялись над теми, кто читал их, и потому я мало молилась.

— Что с вами, моя милочка? Вы ли это говорите? Неужели вы думаете, что Отец Небесный не знает всех наших дел и помышлений, что Он не любит и не хранит нас во всякое время! Нет, дитя моё, Он знает, какие мы бедные и слабые создания.

— Мили, Мили! Я так давно не читала молитв, что даже и не знаю теперь, как они читаются.

— Господь с вами, дитя моё! Я обыкновенно обращаюсь к Отцу Небесному и высказываю Ему всё, что на душе, и когда я выскажу Ему всё своё горе, камень этот становится легче всякого пёрышка.

— Но всё же, я так давно не молилась Ему!

— Вот что я скажу вам, моя милочка! Я помню вас, когда вы ещё были маленьким, умненьким ребёнком, прыгали по балкону, бегали от тех, кто смотрел за вами, убегали в рощу, рвали цветы, резвились и шалили. Раз вы веселились там, как вдруг папа выходит на балкон и не находит вас. Он кличет вас, вы его не слышите; он бросается в одну сторону, заглядывать в другую; бежит в лес и наконец находит вас: вы стоите в болоте, башмачки ваши увязли в грязи; ваши ручки и личико перецарапаны, вы плачете и зовёте папа. Он говорил, что этот призыв был для него лучше всякой музыки, какую он слыхал в своей жизни. Я помню, он взял вас на руки и унёс домой, беспрестанно целуя вас. Вот как это было моя милочка! Вы только тогда призывали своего папа, когда нужна была его помощь! Так точно поступаем мы всё и во всякое время. Мы только тогда прибегаем к Отцу Небесному, когда нам нужна Его помощь, когда сцепление трудностей и горестей заставляет нас обратиться к Нему. Когда-нибудь, я поговорю с вами побольше об этом. Но теперь, моя милочка, не горюйте: просите Его помощи и засните спокойно. Он услышит вас. Господь с вами! — сказав это, Мили, с заботливостью доброй няни пригладила подушку и, поцеловав Нину в голову, удалилась.

— Послушай, Нина, — сказал её брат, войдя на другой день в гостиную, после осмотра плантации, — ты непременно должна оставить меня здесь, чтоб управлять плантацией. Здесь всё ужасно запущено! Этот Гарри только разъезжает в своих блестящих сапогах и ничего не делает; обманывает тебя и заботится о своём гнезде. О, я знаю: все эти полубелые ужасные бездельники!

— И ты знаешь, Том, что в управлении плантацией соблюдается тот порядок, который назначен покойником отцом нашим в духовном завещании. Дядюшка Джон говорит, что Гарри превосходный управляющий. Я с своей стороны уверена, что преданнее его никто и быть не может; и я очень им довольна.

— Я думаю! Правда, по духовному завещанию всё оставлено тебе и душеприказчикам, как ты называешь их; но уж будто и я ничего не значу? Ты очень ошибаешься, если не считаешь меня своим прямым опекуном! Зачем-то я и приехал сюда, чтоб раз навсегда покончить с наглостью этого негодяя!

— С наглостью Гарри? В нём ничего нет наглого. Напротив, он поступает благородно, как джентльмен: все замечают это.

— Благодарю! Вот это мне нравится, Нина! Как глупо с твоей стороны употреблять это слово в отношении к негру. Хорош джентльмен! Конечно, разыгрывая джентльмена, станет ли он заботиться о твоих выгодах? Подожди немного, и ты сама увидишь, в каком положении находятся твои дела. Отчего все эти беспорядки? Оттого, что ты никогда не слушаешь меня, не обращаешь ни малейшего внимания на мои советы.

— Прошу тебя, Том, не говори мне об этом! Я не вмешиваюсь в твои дела. Пожалуйста, предоставь мне право управлять и моими по моему усмотрению.

— А кто этот Клэйтон, который шатается здесь? Уж не думаешь ли ты выйти замуж за него?

— Не знаю, — сказала Нина, — Ну так я знаю: он мне не нравится, и я ни за что не дам тебе согласия на этот брак. Вот другой, совсем иное дело, — тот вдвое достойнее. Это богатейший человек в Нью-Йорке. Мне говорил об нём Джо-Снэйдер. За него ты можешь выйти.

— Если б он был богаче Креза, я и тогда не пойду за него. У меня ещё покуда нет желания идти замуж; но если захочу, то мне никто не может запретить выйти за мистера Клэйтона, — сказала Нина, и по лицу её разлился яркий румянец. — Ты не имеешь права распоряжаться моими делами; — скажу тебе откровенно, Том, что я не хочу и не буду слушать твоих приказаний.

— В самом деле? Посмотрим! — сказал Том.

— Кроме того, — продолжала Нина, — я желаю, чтоб ты оставил здесь всё в покое и помнил, что мои слуги — не твои, и что ты не имеешь права проверять их действия.

— Увидим, будут ли твои слова согласны с моими действиями! Ты не забудь, что я смотрю на положение плантации моего отца не исподтишка, не как чужой человек. Если твои негры не хотят смотреть в оба, то и они узнают, и притом очень скоро, господин ли я здесь или нет,— особливо этот Гарри. Если эта собака осмелится не слушать моих приказаний, я влеплю ей пулю в голову так же легко, как в голову дикой козы. Пусть эти слова послужат тебе предостережением.

— О, Том! зачем говорить такие вещи! — сказала Нина, начиная не на шутку тревожиться. — Неужели тебе нравится огорчать меня?

Разговор был прерван приходом Мили.

— Мисс Нина, я стану крахмалить сегодня платье мисс Лу, не угодно ли отдать мне и ваши вещи.

Радуясь случаю прервать разговор, Нина убежала в свою комнату; за ней последовала и Мили и, затворив дверь, заговорила с Ниной таинственным тоном.

— Мисс Нина! Нельзя ли вам отправить Гарри куда-нибудь с поручением, дня на три, пока не уедет мистер Том.

— Но какое право, — сказала Нина с ярким румянцем, — какое право имеет он предписывать законы моим слугам или мне, и вмешиваться в здешние распоряжения?

— Теперь, мисс Нина, бесполезно рассуждать о правах. Мы должны делать, что можем. Так ли мы делаем или нет, это опять другая статья. Дело в том, дитя моё: Гарри у вас правая рука, и не то что мы; он не гнётся перед ветром. Он вспыльчив; теперь он точь в точь, как бочонок, наполненный порохом; а масса Том, то и дело, что поджигает его. Как вы хотите, моя милочка, а мне кажется, что это не обойдётся без чего-нибудь ужасного.

— Неужели ты думаешь, что он осмелится...

— Ах, дитя моё, не говорите мне! Осмелится? Конечно, осмелится! К тому же молодые люди имеют множество случаев оскорбить беззащитного и вывести из себя. А если ни тело ни душа не в состоянии будут вынести оскорбления, если Гарри поднимет свою руку, тогда масса Том застрелит его! Пока ещё ничего не сказано, ничего и не сделано. А после уж будет поздно: тогда уж ничем не поможешь. Вы не захотите заводить судебного процесса с родным братом, а если и заведёте, то всё же не возвратите жизни Гарри. Ах, дитя моё, если б можно было рассказать вам, что я видела!.. Нет! Вы ничего не знаете об этом. Я только одно вам скажу: пошлите за чем-нибудь на плантацию вашего дяди; пошлите туда Гарри с чем-нибудь, или просто ни с чем; дайте только ему возможность уехать отсюда, а потом уже поговорите с вашим братом откровенно и заставьте его удалиться отсюда. Но, ради Бога, не ссорьтесь с ним, не сердите его, чтобы ни случилось. Здесь нет ни одного человека, который мог бы равнодушно смотреть на него: его всё ненавидят. Пожалуйста, дитя моё, поторопитесь этим. Позвольте, я сбегаю и отыщу Гарри; а вы между тем идите в заднюю комнату; я приведу его туда.

Бледная и трепещущая, Нина спустилась в маленькую комнату, куда через несколько минут вошла Мили вместе с Гарри.

— Гарри! —сказала Нина, взволнованным голосом, — возьми лошадь и свези письмо на плантацию дядюшки Джона. Гарри стоял, сложив руки на груди и потупив взоры. Нина продолжала:

— Я нахожу необходимым, Гарри, удалить тебя отсюда дня на три, или даже на неделю.

— Мисс Нина, — сказал Гарри, — теперь наступили на плантации безотлагательные работы, требующие строгого надзора. Несколько дней небрежного присмотра могут произвести большие убытки, и потом будут говорить, что я пренебрегал своим делом, ленился и разъезжал без всякой цели по округу.