— Извините, мисс Анна, я хотел узнать, неужели мистер Клэйтон и в самом деле приедет сюда?

— Да, Дульцимер, поезжай же и объяви другим эту новость; я знаю, ты только этого и ждёшь.

И Дульцимер, не ожидая повторения, в несколько секунд скрылся из виду.

— Я готова держать пари, — сказала Анна, — этот человек приготовит для сегодняшнего вечера что-нибудь необыкновенное.

— Что же именно? — спросила Нина.

— Ведь он у нас трубадур и, вероятно, в эту минуту сочиняет какую-нибудь оду. Посмотрите, у нас сегодня будет нечто вроде оперы.

Около пяти часов, Нина и Анна занимались украшением чайного стола на балконе. Нина нарвала свежих листьев с молодого дуба и с особенным искусством окаймляла ими снежно-белую скатерть, между тем как Анна перекладывала фрукты в вазах, между виноградными листьями.

— Сегодня Леттис будет в отчаянии, — сказала Анна, с улыбкой взглянув на опрятно одетую молоденькую мулатку которая стояла у дверей и внимательно следила своими большими, светлыми глазами за каждым движением мисс Анны. – Ей, бедняжке, нечего и делать.

— Ну, уж пусть Леттис позволит мне сегодня выказать мои способности, — сказала Нина, — я одарена удивительным талантом по части домашнего хозяйства. Если б я жила в старинные века, в стране... как бишь её... мне ещё об ней там много говорили... Да, да, в Аркадии, я была бы примерной хозяйкой. Мне ничто так не нравится, как плести венки и подбирать букеты. Во мне есть врождённая наклонность украшать всё, что меня окружает. Я люблю украшать столы, вазы, блюда, люблю одевать и наряжать хорошеньких женщин для доказательства слов моих, я, окончив уборку стола, сплету венок, и положу его на вас, моя милая Анна.

Говоря это, Нина суетилась около стола, симметрично и картинно располагала цветы и листья, выбрасывала оторванные ветки; словом — порхала с места на место, как птичка.

— Какая жалость, что мы не живём в Аркадии! — заметила Анна.

— О, да! — сказала Нина, — я помню, у нас в доме была старая истасканная книжка: "Идиллии Геснера". Будучи ещё ребёнком, я вычитывала из неё множество самых очаровательных историй о хорошеньких пастушках, играющих серебряных флейтах, и о пастушках, в голубых покровах и с распущенными волосами. Люди эти питались творогом, молоком, виноградом, земляникой и персиками, не знали ни заботы, ни труда, жили как цветы и птички, росли, пели и хорошели. Ах, Анна! Такая жизнь мне бы никогда не наскучила! Почему этого нет в настоящее время?

— Тысячи сожалений и с моей стороны, — сказала Анна, — но достало ли бы у нас терпения на постоянную борьбу с желанием поддержать во всём порядок и красоту?

— Это правда, — отвечала Нина, — и что ещё хуже, красота, при всех наших усилиях поддержать её, может измениться в несколько часов. Например, мы любуемся теперь вот этими розами; а завтра или после завтра будем называть их дрянью, и в добавок прикажем кому-нибудь выбросить их из комнаты. Только я не в состоянии принять на себя этой обязанности. Пусть кто-нибудь другой выносит увядшие цветы и моет вазы, а мне бы только предоставили свободу резать ежедневно свежие розы. Если б я была членом какого-нибудь клуба, а бы непременно приняла на себя эту роль. Я бы взялась украшать цветами все комнаты клуба, но вместе с тем условилась бы положительно — не очищать комнат от поблёкших листьев и цветов.

— Надо правду сказать, — заметила Анна, — постоянное стремление каждого предмета к упадку, к какому-то внутреннему и внешнему расстройству, служит для меня загадкой. Поддержать чистоту, уютность и убранство в доме, а тем более соблюсти все эти условия в отношении к столу, — я считаю за верх искусства. Но попробуйте приступить к этому; смотришь, на вас со всех сторон нападают стаи мух, тараканов, муравьев и москитов! С другой стороны — как будто человеку уже предназначено делать неприятным, приводить в беспорядок и даже разрушать всё, что его окружает.

— Эта самая мысль мелькнула в голове моей, когда мы были на собрании, — сказала Нина. — Первый день очаровал меня. Всё было так свежо, так чисто, так привлекательно, но к концу второго дня, где ни ступишь, везде под ногами хрустит или скорлупа от яиц, или шелуха от гороховых стручков, или арбузные корки, — так что неприятно вспомнить об этом.

— Действительно, как это гадко! — сказала Анна.

— Я принадлежу к числу тех созданий, — продолжала Нина, — которые любит порядок; но наблюдать за ним не в моём характере. Мой первый министр, тётя Кэти, умеет превосходно его поддерживать, и я и в чём не противоречу ей; напротив, стараюсь её поощрять, и за то там, где я не вмешиваюсь, всегда отличный порядок. Но, Боже мой! мне нужно переродиться, чтоб полюбить за этот порядок тётушку Несбит! Вы бы посмотрели на неё, когда она вынимает из комода перчатки или манишку! Сначала поднимется, ровным шагом пройдётся по комнате, возьмёт ключ из ящика на правой стороне бюро и отопрёт комод с таким серьёзным видом, как будто готовится к жертвоприношению. Если перчатки скрываются где-нибудь в глубине комода, она медленно, не торопясь, с расстановкой, вынет одну вещь за другой, возьмёт что ей нужно, снова уложит каждую вещь, запрёт комод и положит на прежнее место. При этом, выражение её лица становится таким, как будто в доме кто-нибудь умирает, и ей нужно отправиться за доктором! Со мной совсем иное дело! Я подбегаю к комоду, разбросаю все мои вещи, как будто над ними промчался небольшой ураган; ленты, шарфы, цветы, — всё это вылетает из ящика, одно за другим, и производит нечто в роде радуги. Не отыскав в одну минуту нужную вещь, я готова умереть от нетерпения. Но после двух-трёх таких нападений на комод, во мне пробуждается раскаяние; я начинаю собирать разбросанные вещи, укладывать их и упрекать маленькую негодную Нину, которая постоянно даёт себе обещание соблюдать на будущее время лучший порядок. Но моя милая Нина, к сожалению, неисправима: она никогда не держит обещания. Скажите, Анна, каким образом вы умеете поддерживать порядок в каждой безделице, которая вас окружает?

— Это дело привычки, моя милая, — сказала Анна, — привычка, которая составляет во мне вторую природу, благодаря заботливости и попечениям моей мамы.

— Мама!.. Ну да, это так! — сказала Нина, вздохнув. — Вы счастливы, Анна; я вам завидую... Леттис, теперь ты можешь подойти сюда, я кончила свою работу; вынеси весь этот сор. Как из хаоса образовалась вселенная, так и из этой смеси цветов и зелени образовался мой чайный столик, — говорила Нина, собирая в одну груду оставшиеся без употребления цветы и листья. — Только жаль, что я много нарезала лишнего. Бедные цветы опустили свои лепестки и смотрят на меня с упрёком, как будто говоря; "мы вам не нужны; зачем же вы не оставили нас на наших родных стеблях!"

— Не беспокойтесь, — сказала Анна, — Леттис успокоит вашу совесть. По цветочной части она одарена удивительным талантом;—из этого сора, как вы его назвали, она составит превосходные букеты.

При этих словах на щеках Леттис сквозь смуглую кожу показался яркий румянец. Она нагнулась, собрала в передник лишние цветы и удалилась.

— Это что значит? — сказала Анна, увидев Дульцимера, который в необыкновенно вычурном наряде поднимался на балкон, с письмом на подносе. — Скажете, как это утончённо! Золотообрезная бумажка, пропитанная миррой и амброй, продолжала она, срывая печать. Представьте себе! "Трубадуры Рощи Магнолий покорнейше просят мистера и мисс Клэйтон и мисс Гордон осчастливить своём присутствием оперное представление, которое будет дано сегодня вечером в восемь часов вечера, в роще Магнолий". Превосходно! Это, наверное, сочинял и писал кто-нибудь из моих учеников. Скажи, Дульцимер, что мы с удовольствием принимаем приглашение.

— Где он выучил такие фразы? — спросила Нина, когда Дульцимер удалился.

— Как где? — отвечала Анна, — ведь я вам говорила, что он был главным фаворитом нашего предшественника, который куда бы ни ехал, всегда брал его с собой, как некоторые господа берут любимую обезьяну. Разумеется, во время путешествий он перебывал в фойе многих театров. Я вам говорила, что он что-нибудь придумает.