— Тем лучше для меня, — сказал он про себя; и вскочив на пень какого-то дерева, начал спич на особенном народном языке, владеть которым умел в совершенстве.

Одарённый остроумием, он вскоре был окружён толпою, заливавшеюся смехом; сказав какой-то пошлый комплимент их неустрашимости, польстив их самолюбию, Россель взял над ними верх, и они с неистовыми криками приняли его предложение отправиться с ним вместе и отпраздновать победу в погребе Моггинса, находившемся в миле расстояния;— они торжественно последовали за ним, и Россель верный своему обещанию, не отстал от них до тех пор, пока не напоил до такой степени, что в тот день они ни под каким видом не в состоянии были возобновить свои неистовства. Около девяти часов утра Россель воротился в Рощу Магнолий и застал Клейтона и Анну за завтраком.

— Теперь, Клэйтон, — сказал он, заняв стул за чайным столом, — я намерен поговорить с тобой серьёзно. Тебе сделали шах и мат. Твои планы о постепенной эмансипации и реформе, и вообще о всём, что к этому клонится, совершенно безнадёжны; и если ты желаешь выполнить их над своими невольниками, то должен отправить последних в Либерию, или в Северные Штаты. Было время, лет пятьдесят тому назад когда все значительные плантаторы на юге думали о подобных вещах чистосердечно, — это время миновало. С того самого дня, как начали открываться новые области для невольничества, ценность этого имущества до того возвысилась, что эмансипация сделалась моральною невозможностью. Это состояние, как выражаются плантаторы, назначено в удел чёрному племени самою судьбой; — разве вы не видите, как они стараются в Союзе подчинить всё этой идее? Плантаторы составляют только три десятых всего населения Южных Штатов, и между тем другие семь десятых, как будто вовсе не существуют: они ничто иное, как орудие в руках первых, знают, что должны быть этим орудием, ибо слишком невежественны, чтобы быть чем-нибудь лучше. Рот ненасытных Северных Штатов заткнут хлопчатой материей и будет полон, пока нам это нравится. Какие они добрые, спокойные джентльмены! Они так довольны своими подушками, коврами и другими удобствами в колеснице жизни, что не хотят даже подумать о том, что мы виновники этих удобств. Иногда кто-нибудь из них сделает какой-нибудь сонный, неприятный вопрос; тогда мы захлопываем дверь перед самым его носом и говорим ему: не ваше дело, сэр, мешаться в чужие дела! И он откидывается к подушке и снова засыпает, проворчав иногда, что можно бы быть и повежливее. У них есть тоже свои фанатики; но они нас не беспокоят, напротив полезны для нас. Они возбуждают чернь против нас, а чернь изгоняет из городов беспокойных проповедников и издателей газет; люди, которых они посылают в Конгресс, говорит там всегда в нашу пользу. Если б общественное мнение в Северных Штатах отозвалось хотя бы слегка на твои реформы, ты мог бы, несмотря на все затруднения, сделать что-нибудь; но этого там нет. Все они с нами заодно, кроме класса природных фанатиков, подобных тебе, идущих по той опасной, узкой стезе, о которой мы слышим иногда от наших проповедников.

— В таком случае, надобно оставить этот штат, — сказала Анна, — я пойду, куда угодно, но не откажусь от труда, которому добровольно посвятила себя.

Партия беглецов, направивших свой путь на Север, разделилась на два отряда. Гарри, Лизетта, Тифф и его двое детей приняли на себя роль одного семейства, в котором Гарри был отцом, Лизетта няней, а Тифф слугою. Деньги, которыми Клейтон снабдил Гарри, доставили им возможность прилично одеться и без всякого затруднения нашёл в Норфолке небольшой корабль, отправлявшийся в Нью-Йорк. Гарри в жизнь свою не испытывал столь отрадного чувства, как в то время, когда корабль распустил свои белые крылья и полетел к отдалённым берегам, обещавшим безопасность и свободу. Но не доходя ещё Нью-Йоркских берегов, светлая перспектива совершенно изменилась. Голубое небо стало застилаться чёрными тучами и море, гладкое до этого, как зеркало, стало переходить в яростные волны. Небольшой корабль то поднимался на горы волн, то опускался в бездну, как скорлупа. Наконец постепенно свирепевший ветер обратился в ураган. Лизетта и дети плакали. Старый Тифф употреблял все свои усилия, чтоб успокоить их. Расположись в каюте на палубе, и крепко скрестив нога на ногу, он держал детей в объятиях своих и в тоже время напоминал им о том, как мисс Нина читала им о буре на озере Геннисаретском, которую Спаситель укротил одним своим словом. К вечеру опасность увеличилась, и ужасы наступившей ночи может описать только тот, кто испытал их в действительности. Качка корабля, скрип и движения составных его частей, глухой могильной звук набегавших волн, содрогание, подобно живому существу, от каждого удара полны, — это такие вещи, которые ужасны для опытного моряка, тем более для наших беглецов. Наступившее утро показало морякам всю безвыходность их положения. Корабль несло на опасный берег, одно имя которого служило уже зловещим признаком. Через несколько времени корабль ударился и попал между подводными скалами, наклонился набок, и волны с каждым моментом переливались через его борта. Вся команда боролась за жизнь с рассвирепевшими стихиями. Делали попытки спустить сначала одну шлюпку, потом другую, но волны унесли их. Наконец, когда последняя шлюпка была спущена, к ней устремилась вся команда. Это был последний шаг к спасению жизни. В такие минуты инстинктивный страх смерти часто заглушает все другие чувства. Шлюпка быстро наполнилась матросами, которые будучи сильнее и привычнее к подобным положениям, могли исполнить это легче и быстрее пассажиров. На палубе оставался капитан и вместе с ним Гарри, Лизетта, Тифф и дети.

— Садитесь проворней, — сказал капитан, торопливо схватив Лизетту и посадив в шлюпку, — он сделал это потому, что первая попалась ему под руки.

— Ради Бога, — вскричал Тифф, — возьмите детей, я могу остаться и здесь. Ступайте же на лодку и берегите их, — сказал он, силой увлекая Гарри к борту.

Гарри механически сделал прыжок, а за ним и капитан. Шлюпка была полна.

— Тифф! Ах, возьмите Тиффа! Ради Бога, возьмите Тиффа! — кричали дети, простирая руки к своему старому другу.

— Отваливай, ребята! Шлюпка полна! — вскричала дюжина голосов.

Шлюпка отделилась от борта, и понеслась к берегу, в хаосе кипящих волн, пены и брызг. Оглянувшись назад, они увидели, как зелёная, громадная волна приподняла остов корабля, потом снова опустила его на камни, и через минуту от него остались одни обломки. Это был последний миг крушения. Спасавшиеся в шлюпке ничего не видели больше, ничего не знали; они сами, мокрые и лишённые чувств, были выброшены на песчаный берег. Толпа народа, собравшаяся на берегу с весьма естественным побуждением оказать помощь погибающим, унесла выброшенных на берег в ближайшие хижины, где ожидали их пища, огонь и сухое платье. Дети пробуждали к себе общее участие и внимание; им нанесли столько различного платья, что погибший гардероб был вполне заменён новым. Но ничто не могло утешить их в потере старого друга. Ни ласковые слова, ни лакомства, ничто, ничто не утешало их. Обняв друг друга, они сидели и тихонько плакали. Любовь Тиффа к детям была так постоянна, так предусмотрительна и так совершенна, что для Фанни и Тедди казалось невозможным прожить день без Тиффа; и потому чувство одиночества возрастало и усиливалось в них с каждой минутой. Ничто не могло утешить их, они ходили по берегу, надеясь встретиться с ним, но надежды были тщетны, и Гарри приводил их домой безутешными.

— Послушай, Фанни, — сказал Тедди, прочитав с ней вечерние молитвы и ложась в свою маленькую постельку, — ведь Тифф теперь отправился на небо?

— Разумеется, — сказала Фанни. — Неужели же он не придёт к нам и не возьмёт нас к себе? Ведь он верно не захочет оставаться там без нас?

— Не знаю, Тедди. Я бы желала переселиться туда; здесь так скучно, и мы теперь совершенно одинокие.