— Слава Богу, она ещё жива, — было ответом.

— Слава Богу, — сказал в свою очередь Клейтон, — все мои опасения были ни больше, ни меньше как сон.

Почты в Северной Каролине, как и вообще все мудрые учреждения в невольнических штатах, находились в самом дурном состоянии: и потому прошла целая неделя после того, как Нина отправила письмо, в котором извещала Клейтона об опасности своего положения. В течение этого времени ярость удара, поразившего плантацию, заметно ослабела. И между тем, как холера на других плантациях сильно развивалась, обитатели Канемы начинали надеяться, что грозная туча, нависшая над ними, скоро совершенно рассеется. Правда, много ещё было больных, по новые случаи не повторялись, и самая болезнь, оставаясь между больными, казалось, уступала попечениям и медицинским средствам. Нина встала рано поутру, что вошло, впрочем, для неё в привычку, со времени появления болезни, и обошла селение, чтобы осведомиться о здоровье невольников. Она воротилась домой усталая и сидела на балконе подле роскошного куста роз, наслаждаясь прохладным, свежим дыханием утра. Как вдруг на главной аллее послышался топот лошадиных копыт. Нина взглянула в ту сторону и увидела Клейтона. Ещё минута, и Клейтон, не веря своим чувствам, держал Нину в своих объятиях.

— Вы здесь, моя роза, моя невеста, мой ангел! Бог милостив! Я не ожидал столь многого! Я думал, что не застану вас в живых!

— О, нет, милый Клейтон, — сказала Нина, — Бог не оставил нас. Правда, мы лишились многих, но меня Он пощадил, вероятно для вас.

— Но здоровы ли вы в настоящую минуту сказал Клейтон, бросив на Нину пристальный взгляд. Вы так бледны, моя маленькая роза!

— Ничего нет удивительного, — отвечала Нина, — у меня так много дела, что поневоле побледнеешь, впрочем, я ничего не чувствую. Я была здорова, мало того, никогда ещё здоровье мое не было в таком отличном состоянии, как во все это время, и, странно сказать, я никогда не чувствовала себя счастливее. Я так спокойна и так верю в любовь и милосердие Божие.

— Знаете ли, — сказал Клейтон, — это спокойствие тревожит меня, я начинаю бояться за такое странное, неземное счастье. Мне кажется, оно дается только умирающим.

— О, нет, — отвечала Нина, — я так думаю, что когда все наши надежды возлагаются на Отца Небесного, когда мы видим в Нём единственную нашу опору, Он становится к нам ближе, чем во всякое другое время, в этом-то и заключается тайна моего счастья. Но оставим это, вы, кажется, чрезвычайно устали? Неужели вы ехали всю ночь?

— Да, с девяти часов вчерашнего утра. Спеша сюда, я переменил четырех лошадей, первое же ваше письмо я получил спустя неделю после его отправления!

— Быть может, это и к лучшему, — сказала Ннна, — я слышала, что внезапная встреча с эпидемией, без всякой подготовки к ней, особливо в первые периоды её развития, бывает гибельна. Теперь вы должны позволить мне позаботиться о вас. Не забудьте, что я начальница в здешней крепости, в моей особе вы должны видеть коменданта и главного доктора! Извольте немедленно отправиться в вашу комнату. Мили принесет вам кофе, и потом вы должны заснуть. Вы убедились, что мы, слава Богу, здоровые следовательно отдыху вашему ничто не мешает. Позвольте же отвести вас, как пленника.

Освобожденный от гнета преобладающего страха, Клейтон начал ощущать реакцию в физическом и моральном напряжении, в котором находился в течение суток, и потому он охотно повиновался приказаниям своего милого начальника. Напившись кофе, Клейтон впал в глубокий и спокойный сон, продолжавшийся далеко за полдень. Сначала, лишенный всех сил от усталости, он спал без сновидений, но когда изнеможение миновало, взволнованные нервы начали рисовать в его воображении неопределенные и тревожные сновидения. Ему представлялось, что он снова находился вместе с Ниной, в Роще Магнолий, и что невольники проходили мимо их, бросая им цветы, но венок из померанцевых цветов, брошенный на колена Нины, был обтянут черным крепом. Нина, однако же, взяла его, смеясь сдернула креп, надела венок на голову, и хор запел веселым тоном:

Мало-помалу, звуки хора из веселых переходили в печальные, и цветочное шествие превратилось в погребальное. Один из голосов, подобный тому, который Клейтон слышал утром в лесу, пел плавно, уныло, монотонно:

Клейтон долго боролся во сне с неприятными чувствами, наконец проснулся, сел и посмотрел кругом. Лучи вечернего солнца сияли на вершинах дерев в отдаленном конце аллеи. Нина сидела на балконе и пела. Звуки её голоса плавали в воздухе, подобно розовому листочку, уносимому ветром.

Нина пела любимую народную мелодию, носившую название "Песни молодой индианки". Быть может, это была одна из тех мистических песен, которыми изобилует восточная литература, в которых радость и любовь высказываются в каком-то мечтательном, символическом подобии нескончаемой любви за пределами гроба. Слова этой песни заключали в себе успокоительную силу, одна мысль быстро заменяла другую, и все они витали вокруг Клейтона, как белые голуби, выпущенные из рая, и носившие на крыльях своих целебные средства для больной, тоскующей души.

Легкий стук в двери окончательно разбудил Клейтона. Дверь немного отворилась, и маленькая ручка бросила ветку полу распустившейся розы.

— Это напомнит вам, что вас окружает действительность! — сказал знакомый Клейтону голос. — Если вы отдохнули, то можете спуститься вниз, — я позволяю.

И Клейтон услышал, как маленькие ножки побежало по лестнице, слегка касаясь ступенек. Он встал и, обратив некоторое внимание на туалет, явился на балконе.

— Чай давно подан, — сказала Нина, — я заблагорассудила напомнить вам об этом.

— Я утопал в счастье, слушая ваше пение, — сказал Клейтон, — вы споете мне эту песенку еще раз, неправда ли?

— А разве я пела, — сказала Нина, — я и не знала этого! Я, вероятно, думала о чем-нибудь, а когда я думаю, то иногда пою. Извольте, я спою для вас, ведь я люблю петь.

После чаю Клейтон и Нина остались на балконе. Все небо подернуто было полосами тонких облаков розового цвета.

— Как это прекрасно! — сказала Нина, — мне кажется, что я никогда еще не любовалась природой с таким наслаждением, как в нынешнее лето. Она производит на меня какое то особенное впечатление, она наполняет все бытие мое тем же розовым цветом, который вы видите в этих облаках.

И, не спуская глаз с неба, Нина снова запела ту же самую песнь, которую Клейтон слушал во время своего пробуждения. Но вдруг она остановилась и повернулась к комнатам.

— Вам что-нибудь нужное сказал Клейтон.

— Ничего! — отвечала Нина в сильном волнения, — я сейчас ворочусь.

Клейтон следил за ней, и видел, как она приблизилась к шкафу, в котором хранились лекарства, вынула оттуда склянку с какою-то жидкостью и выпила из неё несколько капель.

Клэйтон машинально встал с места с выражением ужаса.

— Вы нездоровы, Нина, скажите откровенно, — спросил он, когда Нина снова вошла на балкон.

При этом вопросе, Клейтон страшился услышать утвердительный ответ.

— О, нет!.. Это пройдёт! Мне немного дурно! В это страшное время мы сделались так осторожны, что ори малейшем возбуждении какого-нибудь неприятного ощущения, в туже минуту прибегаем к лекарству. Я часто чувствовала эту слабость... Ничего,— пройдет.

Клейтон обнял стан Нины и устремил на нее свои взоры, в которых выражались и боязнь, и восхищение.

— Нива, вы кажетесь мне существом не здешнего мира, — сказал он, — и потому я хочу удержать вас, чтоб вы не улетели.