Подобная этногенетическая концепция имеет ограниченную базу источников и оставляет без ответа ряд принципиальных вопросов. Обратим внимание на некоторые из них.

1. До настоящего времени неизвестны исторические документы, первоисточники, даже исторические легенды и мифы (не принимая во внимание мифов советского времени), которые прямо или косвенно сообщали бы о единой древнерусской народности.

2. Процесс формирования восточнославянских народов в том виде, как он представляется авторам этой концепции, всецело противоречит этногенезу соседних славянских и европейских народов — поляков, чехов, словаков, сербов, украинцев, летувисов, немцев, которые в основном сформировались в конце 1-го — начале 2-го тысячелетия. Их непосредственными предками были реальные этноплеменные группы (союзы), стоявшие примерно на том же уровне исторического развития, что и кривичи, дреговичи, радимичи, днепровские поляне, волыняне.

3. Формирование единой народности реально возможно только в условиях постоянных этнокультурных и экономических связей. На огромных пространствах «империи Рюриковичей», непрочного политического образования с разными культурными традициями местных племен, разными экологическими условиями, процесс их консолидации и интеграции в единую народность был просто невозможен. Это было бы равнозначно историческому парадоксу.

4. Принимая во внимание хронологические рамки, в которые авторы советской концепции «втискивают» процесс этногенеза беларусов, нельзя не заметить, что период XV–XVI веков известен в Беларуси, а также в Украине и Польше как эпоха Возрождения. Авторы концепции допускают подмену исторических понятий, между тем этногенез и Возрождение — это принципиально разные процессы.

5. Неизбежно возникает еще один вопрос: каким образом и в силу каких обстоятельств на просторах Восточной Европы, в отличие от Западной, в древний период (VIII–XIII века) преобладали процессы консолидации и интеграции (что якобы и привело к образованию единой народности), однако позже, в XVI–XVII веках, уже в условиях единого славянского государства — Великого Княжества Литовского, переживавшего в то время свой «золотой век», эта «народность» внезапно распалась, и в ее «колыбели» впервые появились два новых народа — украинцы и беларусы.

Ответа на такие вопросы авторы концепции древнерусской народности не дают.

Значительно проще указанную проблему в XIX веке решали идеологи российской концепции «западнорусизма». Они отрицали сам факт существования беларусов и украинцев как самостоятельных народов, низводя их до понятий этнографических групп единого русского народа. Действительно, цель оправдывает средства, как и принцип «нет народа — нет проблем!».

Нетрудно заметить преемственную связь между этими двумя концепциями: и там, и тут обнаруживается имперский характер мышления, подчинение науки великодержавной идее, возвеличение и оправдание культа силы за счёт унижения своих «младших братьев», якобы освобожденных Российской империей из-под «гнета Литвы и Польши».

Традиционно-бытовая культура литвинов (беларусов), как и русинов (украинцев), их антропологические черты, обычаи и диалектные особенности народных говоров сложились еще в дохристианский период, где-то на рубеже 1-го и 2-го тысячелетий.

Христианство существенно не повлияло на общий уклад и ритм народной жизни с его традиционными моральными представлениями, обычаями и многочисленными культами — предков, земли, солнца, огня, воды, «святых» криниц, деревьев, камней… Со временем все это образовало синтез христианских норм и местных традиций народной культуры.

У нас нет серьезных оснований, чтобы говорить о существенных изменениях в народном языке, иными словами, в лингвистическом ландшафте XIV–XVI веков. Литературный церковнославянский язык был уделом узкой касты церковников и за ряд столетий мало затронул живые народные говоры, сохранявшие свои диалектные особенности до последнего времени. Более того, он сам подвергался реформации быстрее, чем живой народный язык, о чем свидетельствуют тексты Библий Скорины и Будного, язык Статутов ВКЛ и «Литовской метрики».

Имеющиеся этнографические и археологические материалы свидетельствуют о наличии в конце 1-го — начале 2-го тысячелетий этнографических различий на территории восточнославянского расселения, которые проявлялись в организации жилища, в хозяйственных орудиях и инструментах, в гончарной посуде и предметах домашнего обихода, в одежде и женских украшениях, семейной и календарной обрядности. Мы уже не говорим о различиях степной и лесной культур, способах жизнедеятельности и повседневного быта населения тогдашних земель Украины и Беларуси, как и антропологических черт, которые не были нивелированы в период Киевской Руси и ВКЛ. Эти региональные особенности хорошо прослеживались на территории Беларуси и несли на себе более древние «родовые» черты.

В «Повести временных лет» содержатся документальные сведения не только о расселении славянских племен, их взаимоотношениях, но и о народных знаниях, укладе жизни, местных нравах, обычаях, верованиях. Как замечает летописец, поляне, древляне, северо (северяне), радимичи, вятичи и хорваты «живяху в мире». Однако каждый имел свои обычаи, законы, свои нравы, устные предания. Летописец с приязнью пишет о древних брачных обычаях у киевских полян, отмечает их «кротость и стыдение ко снохам и матерям, и снохы ко свекровем, и к деверем». Вместе с тем он осуждает непрочность брачных отношений у древлян («и брака у них не бываша, но умыкаху у воды девица»), пережитки матриархата у мазовшан.

Особое внимание Нестор уделяет радимичам, вятичам и северянам, отмечает близость повседневного уклада жизни и совсем не христианские обычаи — игрища, которые происходят между ближайшими селами в темное время суток. Там происходят «плясания и бесовска песни, и умыкаху жены собе», однако, замечает летописец, об этом нередко с невестой предварительно договариваются. Эти обычаи намного пережили древнего летописца: «плясания и бесовска песни» в купальскую ночь, как и древний обычай «умыкания» невест (на основе предварительного сговора) без существенных изменений сохранился у беларусов и их соседей вплоть до XX века.

Христианский летописец осуждает не только купальские языческие обычаи и «бесовски песни», но и языческий обряд кремации, встречавшийся на территории Беларуси у кривичей и радимичей еще в начале XII века. «Мертвеца сожигаху, и по сем собравши кости, влогаху в сосуд мал и постовляху на столе на путех», иными словами, покойника сжигали и, собрав прах в небольшую урну, помещали ее на специальных площадках на распутье дорог.

Очевидно, что такие мемориальные знаки (памятники) не могли сохраняться в течение нескольких веков. Поэтому они не сохранились до нашего времени в качестве археологических памятников, поиски таковых остаются тщетными.

Можно предположить, что здесь мы имеем дело с традицией носителей днепро-двинской культуры (славянизированных балтов), ибо в ареале этой культуры до нашего времени вовсе не выявлены следы захоронений, и мы ничего не знаем о похоронных обычаях и обрядах днепро-двинцев.

Культ огня и солнца, вера в очистительную силу купальских огней, чествование и сакрализация воскресающей природы, вера в целебную силу купальских «зёлок», любовная магия, гадания, обереги, забавы, игрища — все это сливалось в единое праздничное гулянье, освященное тысячелетней фольклорной традицией. Считалось, что в купальскую ночь ведьмы и все нечистые силы слетались на перекрестки старых дорог и на лысые горы и ладили тут свой шабаш. Не случайно, что с внедрением христианства как раз на распутье начали ставить кресты с распятием и каплицы, представлявшие собой признаки нового культурного ландшафта.

Поверья о ведьмах, чародеях, нечистиках, вера в заговоры и обереги устойчиво сохранялась в народной среде и после принятия христианства. Исследователи народной культуры XIX — начала XX веков (Н. Никифоровский, М. Косим, М. Домантович, Е. Романов, А. Богданович, А. Сержпутовский) единодушно отмечали значительное влияние у литвинов (беларусов) пережитков язычества. Особенно ярко это наблюдалось в XIX веке на беларуско-украинско-русском пограничье (бывшая Черниговская губерния).