В России же говоры местного населения были почти полностью уничтожены церковным языком. Лишь кое-где в сельской местности сохранились некоторые региональные особенности в фонетике и лексике. Недаром считается, что русский язык практически не имеет диалектов.

Почему же туземное население до такой степени поддалось языку-пришельцу, подчинило ему свою духовную жизнь? Чтобы ответить на этот вопрос, давайте расмотрим «стартовый» племенной состав великороссов.

Согласно «Повести временных лет», датируемой 1113 годом, на территории будущей России жило в тот период только одно славянское племя — словены Новгорода. Притом оно, надо думать, было совсем небольшим, так как с приходом варягов изменило свое название на «русь» (И от тех варягъ прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, прежде бо бъша словени» (17). Зато финно-угорских племен, по тому же источнику, было несколько: чудь, весь, мурома, меря. (А ученые добавляют: несколько десятков таких племен населяло ВСЮ территорию будущей России).

Правда, официальная точка зрения такова, что из тех племен, что образовали русский этнос, славянами были еще восточные кривичи и вятичи.[44] Много пороха потратил писатель Владимир Чивилихин на доказательство того, будто бы вятичи — то же самое слово, что и венеды, латинское название древних славян (18). Но что общего у этих двух слов, кроме первой буквы? Между тем, удмурты издавна разделялись на две большие группы — калмез и ватка (19). Еще во второй половине XVIII века удмурты жили и в Среднем Поволжье (20). Весьма правдоподобно, что жили они и на територии будущей Москвы. Тут была, например, деревня Бутырка. Это название ассоциируется сейчас с мрачным тюремным замком, где довелось страдать и нашему Францу Алехновичу. Но по-удмуртски «бутырка» — это «кудрявый (кудрявая)».

Станет ли кто-то спорить, что «ватка» куда ближе к «вятке» и «вятичам», чем «венеды»? Славянский суффикс «ич» в слове «вятичи» не свидетельствует о славянском корне, суффикс могли добавить славяне. К такой мысли приводит следующий факт. В первом произведении древнерусской литературы «Слово о погибели Рускыя земли» среди различных племен, перечисленных автором, упоминаются и «Тоймичи погании» (19). Комментатор отмечает: «Тоймичи — одно из финских племен, жившее на реке Тойме, притоке Северной Двины» (20). Разве не могло получиться «вятичи» из «ватка», как «тоймичи» из «Тойма»?

Археолог пишет:

Это логично. Раз славяне двигались с запада, то чем дальше на восток, тем меньше их добиралось. Не хочу сказать, что в составе русских славянский элемент вообще отсутствовал. Но сюда просачивались только отдельные небольшие группы тех же дреговичей, радимичей, полян, северян, древлян. Настолько немногочисленные, что своими названиями не оставили следа в письменных источниках. Они своим присутствием готовили почву для славянизации края. Но главную роль сыграла православная церковь.

Очень важно то, что неславянской была и та территория, где наконец сложился русский литературный язык — Москва и вокруг Москвы. Здесь еще в XI–XII веках жило племя голядь. Исследователи объявили его балтским, мне же кажется, что оно было финно-угорским. Но не это главное. Важно то, что голядь не была славянской. Поэтому, славянизировавшись, она полностью усвоила церковнославянский язык, который стал здесь разговорным. Возможно, потому и перенесли свою столицу в Москву богобоязненные Владимиро-Суздальские князья, что местный язык был копией языка Писания? И в дальнейшем пристально следили за его чистотой, время от времени заставляяя выметать из церковных книг слова, натасканные туда из местных говоров. Это выметание филологи называют «вторым восточнославянским влиянием».

На Беларуси тоже жили неславяне. Нам известны названия таких неславянских племен, как литва, лотва, латыгола, ятвезь и другие. Однако плотность славянского населения здесь была несравнимо выше, чем в Московии. Поэтому преобладающее большинство неславян славянизировалось еще до распространения христианства, перешло на западнославянские говоры соседей.

Только литва и ятвезь (ятвяги) сохранили свою самобытность. Затем Ягайло крестил Литву в католицизм. И если бы костёл работал тогда на польском языке, то мы ее (Литву) скорее всего потеряли бы.

Но в те времена рабочим языком католических священников был латинский, поэтому литвины в основной своей массе не полонизировались, а благодаря тесному соседству и взаимодействию со славянами Великого Княжества постепенно перешли на тот язык, который мы сегодня называем беларуским.

Не все финно-угры России приняли церковнославянский язык. Целый ряд народов, такие, как мордва, марийцы, коми, удмурты, карелы, отразили ее натиск, сохранили себя. Остальных затопила церковная славянщина. От прежних своих говоров они сохранили только отдельные слова, происхождение которых лингвисты не могут сегодня установить.

Переход же на более или менее близкий язык, которого требовала церковь от беларусов и украинцев, оказался более сложным. Казалось бы, что усвоить более близкий язык проще. Но это не так. Недаром ведь существуют диалекты. Если соседи понимают друг друга без перевода, им вовсе не обязательно переходить на соседний язык, чтобы общаться. Так было и с языком Писания. Беларус понимал его, но переходить на него, чтобы «говорить с Богом», не имел потребности. Бог его понимал и на родном языке.

Беларус усваивал из церковнославянского лишь слова, совсем непохожие на свои, и пользовался ими, а похожие продолжал говорить по-своему. Церковнославянский язык засорял местные говоры камнями своей лексики, но не мог ничего поделать с местным произношением и грамматикой. Так и шла эта борьба сотни лет, приведя наш язык в то состояние, которое имеем со времен Ивана Носовича, Винцента Дунина-Марцинкевича, Франциска Богушевича.

Эта борьба продолжается и сегодня, но уже не с церковнославянским, а с его наследником — русским языком. Как раньше с амвона, так теперь по радио и телевидению, в театрах и кино, со страниц газет и журналов, из уст учителей и профессоров он гремит ежедневно, с рассвета до заката повсюду, где бы ни стоял или сидел, шел или ехал, работал или дремал беларус.

И все же наш язык — жив, и верю — будет жить. Особенно, если мы наконец поймем, что у беларусов — своя история, своя судьба, свой язык, который прошел долгий и страдальческий, но героический путь.

И. Ласков (1941–1994) — профессиональный литератор. Родился в Якутске, в семье ссыльных беларусов. Окончил Литературный институт им. Горького в Москве. Автор повестей, рассказов, стихотворений, публицистических статей на русском и беларуском языках. Был убит в Якутске при невыясненных обстоятельствах.

1. Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1999, с. 143.

2. Там же, с. 95.

3. Изборник. М., 1969, с. 28.

4. Там же, с. 32.

5. Там же, с. 28.

6. Лингвистический энциклопедический словарь, с. 98.

7. Ермаловіч М. Старажытная Беларусь. Мн., 1990, с. 28,37.

8. Там же, с. 22.

9. Самсонов Н. Г. Древнерусский язык. М., 1973, с. 71-75.

10. Янкоўскі Ф. Гістарычная граматыка беларускай мовы. Мн., 1983, с. 21-38.

11. Лингвистический энциклопедический словарь, с. 383.

12. Мельников П. И. Очерки мордвы. Саранск, 1981, с. 33.

13. Там же, с. 110.

14. Помнікі старажытнай беларускай пісьменасці. Мн., 1975, с. 183.

15. Там же, с. 108-109.

16. Рідня. Оповідання молодих біларуськйх пйсьменнйків. Кйів, 1980, с. 79.

17. Изборник, с. 34.