Злата подтвердила получение шифровки с координатами тайных бункеров. Она уйдет туда в паре с одним из своих людей, чтобы проверить, не вскрыты ли бункеры за эти годы. Потом Буй-Тур по ее команде подбросит нужное на базу. И прозвучат в эфире слова, которые, надеялся Мудрый, громом откликнутся в мировой прессе.

Это будет день его, Мудрого, славы. Злате Гуляйвитер сплетут венок героини и мученицы — только идиоты могут надеяться, что ей удастся выбраться с «земель». Чекисты прочешут все щели, выкурят притаившихся, вывернут наизнанку схроны. Они умеют это делать, и, как это ни печально, им помогает и население.

Мудрый мял сигарету, неторопливо листая папки с грепсами, с приказами Злате. Мысли текли спокойно, размеренно. Черт возьми, как трудно стало проводить в общем-то простые операции! То ли дело было в сорок первом — сорок втором годах…

Мудрый вспомнил июль сорок первого… Над Львовом стояли тихие, мягкие ночи — такие бывают только в середине лета. Фронт отодвинулся на восток, затихла канонада. «Наконец-то мы на Украине!» — ликовал Мудрый в кругу друзей. Был он молодым, полным сил и веры в будущее. Именно тогда и была проведена операция, которую он считал образцом быстроты, решительности и аккуратности. Все подготовили заранее: черные списки, машины с командами, овраг неподалеку от Бурсы Абрагамовичей, наводчиков для особых групп. Удалось точно установить, кто из львовских ученых симпатизирует большевикам, кто является врагом ОУН. Включили в черные списки и ученых-поляков: от них тоже, считали шефы ОУН, следовало избавиться. И в ночь с 3 на 4 июля всех этих интеллигентов переселили в мир иной.

Мудрый был в составе одной из групп захвата.

…Врывались в особняки на тихих улицах, поднимали этих интеллектуалов с постелей.

— Встать! Три минуты — одеться! Быстро!

— Боже мой, что стряслось?

— Молчать! Зачем вы суете ему теплые носки? — Это к жене очередной жертвы. — Не понадобятся!

— Куда вы меня уводите?

— Мы вас отправим к друзьям самой короткой дорогой. Ха-ха-ха!..

Профессора пытались сохранять достоинство. Эти вонючие интеллигенты не могли поверить, что их можно так просто отправить на тот свет… Они даже не кричали, когда увидели, как исправно, в хорошем, спокойном темпе заработали автоматы…

Ушли в прошлое удачливые деньки. Остались только в памяти…

Бес тревожится, его грепсы начинены какими-то туманными намеками. Видно, не очень ладит со Златой. И не удивительно — у девочки характер заварен на горьком перце. Хочет еще раз ее проверить? Пусть… Ничто не должно помешать осуществлению операции…

Внезапная проверка на несколько дней выбила Галю из нормальной колеи. Она не могла считать инцидент исчерпанным: даже победа, одержанная над Сычом и его приспешником, не радовала. Велика ли честь пригнуть к земле остолопа, возомнившего себя «борцом»?

Но факт оставался фактом: Сычу теперь доподлинно известно, что она, Галя Шеремет, связана с подпольем и играет в нем не второстепенную роль.

Галя вспомнила, как мертвенно побледнел Сыч под дулом пистолета. И слова из него посыпались, как горох из дырявого мешка. Такой продаст кого угодно и кому угодно. А предатели одинаково ненавистны и тем, кого они предают, и тем, кто их покупает.

Пришлось потратить несколько дней, чтобы выяснить, по чьей инициативе проводил Сыч проверку. Галя собирала сведения средствами, предусмотренными для аварийных ситуаций. А необходимость в такой спешке была потому, что нависла над операцией угроза провала. Угрозу эту олицетворял собой Сыч — импозантный местный «дияч культуры» и поэт, сволочная личность, упакованная в добротно сшитые костюмы.

Бес клялся, что он не подсылал Сыча; мол, даже и не подозревал о его связях с подпольем. Знал, конечно, о настроениях, но считал директора областного Дома народного творчества никчемной, болтливой личностью, с которой всерьез дело иметь опасно. Галя делала вид, что верит.

— Пройдысвит, — плюнул со злостью Бес, когда Галя рассказала ему в деталях о недавней бурной ночи. — Почему вы назвали себя Мавкой?

— А что оставалось делать? Эти злодии меня бы удавили… Мое псевдо они не знают, а это — курьера Рена — им точно известно.

— Может, только попугать хотели? — тянул неопределенно Юлий Макарович.

— Зачем я им? Вы знаете не хуже меня, какие методы вербовки рекомендовано применять в каких случаях…

Юлий Макарович вроде бы равнодушно моргал короткими белесыми ресницами и хмыкал про себя — размышлял. Они гуляли по городскому парку — вдали от людных аллей, пустынными дорожками, усыпанными золотым кленовым листом. Солнце только-только прислонилось к горизонту, городок плыл в легкой вечерней дымке.

— Хороший день, — сказал Юлий Макарович. Палкой с серебряной инкрустацией он разгребал кленовое золото. Среди листвы блестели шоколадными боками каштаны, вывалившиеся из колючих, треснувших по швам одежек.

Галя любила эти аллеи — клен и каштан, голубые узоры неба сквозь резную листву.

— В лесу сейчас красиво, — ответила девушка.

— Вон вас куда потянуло, — догадался Юлий Макарович. — Лес не для нас. Пусть там Буй-Тур гуляет со своими орлами-лыцарями… А добре вы с пистолем управляетесь, — перевел он разговор. — Если бы не решительность да сноровка, может, и удавил бы вас Сыч со своим боевиком, — неожиданно подвел он итог.

Бес с силой ударил концом палки по каштану-кругляшу, и тот отлетел в дальний край аллеи.

— Неплохо знаю эту науку, — невозмутимо подтвердила Галя. Она с интересом — девчоночьим, напряженным — следила, как прыгает по гравию коричневый шарик. Загадала: долетит ли до толстого клена, в стволе которого темнел круг дупла? Добавила так же невозмутимо:

— До клена с дуплом, видите, метров тридцать. За ним кто-то из ваших людей прячется, следит ли, охраняет ли, черт его маму знает! Так я отсюда из «вальтера» могу просверлить дырочку в его медном лбу. Не промахнусь — точно в середину пулю положу.

— Ох, молодежь, — сокрушенно вздохнул Бес, — одни горячие, как степные кони, другие — глупые, как лини в озере, простенького задания выполнить толком не могут…

— Да бог с вами, — улыбаясь одними глазами, сказала Галя, — не обижаюсь я, просто привыкла видеть все вокруг, вот и его засекла, когда к клену прижался. У клена кора темная, а ваш дурень вырядился в светлый плащик.

— Ничего никому нельзя доверить, — вслух горевал Бес. — Где же хлопцы, что могли бы землю поджечь и пойти по ней, как по панскому паркету?

— В землю легли хлопцы, — в тон ему ответила Галя. — Кстати, я убеждена, что Сыч — из мельников-цев, потому, возможно, вы не знаете о его группе…

— А чтоб их в аду прожарили до костей, тех мельниковцев! — вскипел Бес. — Они же могли всех нас чекистам на блюдечке преподнести… Может, ты знаешь и чего он за тебя взялся?

— А как же… Решил Сыч, что меня к нему кто-то приставил: то ли чекисты, то ли друзья по общему делу. Конечно. Хотел попугать, поизмываться, посмотреть, как я себя поведу, а уж потом на месте решить, как дальше поступать.

Галя видела — Бес никогда не сознается, что Степан Сыч действовал по его приказу. Он будет открещиваться от него как черт от ладана. И решила помочь референту, зачислив директора Дома народного творчества в мельниковцы.

— Нет ничего хуже междоусобицы…

И она и Бес хорошо знали о том, что лютая распря раздирает их и без того ослабевший лагерь.

Началась она много лет назад, после гибели Евге на Коновальца. В 1938 году «вождь» получил на съезде украинских националистов в Роттердаме «подарунок» от доброжелателей — роскошную сюрпризную коробку. Подарок помог ему мгновенно и безболезненно стать «мучеником» — бомба разнесла полковника в клочья.

Началась борьба за престол ОУН. По устному завещанию Коновальца его место занял Андрей Мельник. Но разве мог согласиться с такой «несправедливостью» молодой попович, энергичный бандит Бандера — Серый? Серый кинулся к своим друзьям в гестапо. Вцепились в чубы друг другу, плевали в лицо, торговали титулами, наплодили десятки книжонок, в которых обливали соперников помоями. Иногда прибегали и к пистолету, как наиболее удобному средству политической борьбы. Шли чистки, проводились конгрессы.