— А теперь слушай и запоминай, Сопрыкин. Сегодня с твоей помощью мы вышли на след преступника. Но, к сожалению, этого недостаточно. Остался невыясненным ряд важных вопросов. Нам нужно время: может, несколько часов, может, сутки — думаю, что не больше. Обстановка такова, что в течение завтрашнего дня ты должен оставаться на Приморской, но при этом категорически запрещаю тебе проявлять какую бы то ни было активность. Если б это зависело от меня, я бы вообще отозвал тебя оттуда, но преступника это может насторожить, да и наши планы окажутся под угрозой срыва. Оставайся, но никаких контактов по твоей инициативе, никаких идей, никаких самовольных действий. Ты понял?

— Понял.

Мой ответ будто снял ограничения в скорости: Симаков сменил передачу, и мы легко обогнали «Запорожец» с горой туристского снаряжения на крыше. Та же участь постигла маленькую «Ладу», а за ней огромный рефрижератор, обвешанный сзади фонарями, как елка новогодними игрушками.

Влажность была чудовищная, еще больше, чем днем. На стекло оседала мелкая, взвешенная в воздухе водяная пыль. Симаков включил «дворники», и они заходили из стороны в сторону, стирая влажную пленку, а вместе с ней и останки разбившихся о стекло насекомых.

— Что приуныл? Гадаешь, кто сидел в машине? — спросил он и сам же ответил: — Я и сам этого не знаю. Нет у нас стопроцентной уверенности. След есть, а уверенности нет. Пока нет.

Я так и не понял, хитрит он или говорит правду, и, точно прочитав мои мысли, Симаков добавил:

— Если бы я даже знал, кто крутил баранку этой машины, вряд ли тебе сейчас сказал, так что не забивай себе голову.

— Но почему? — не выдержал я.

— Видишь ли, иногда человека выдает случайно брошенный взгляд, одно неосторожное слово, а после сегодняшнего инцидента преступник будет особенно внимателен. Он может искать встречи с тобой. Нам нельзя рисковать.

Мне нечего было противопоставить его логике, и все же я возразил:

— Ну а если я сам узнаю его имя, что тогда?

— Вряд ли у тебя это получится, — спокойно парировал он.

Пожалуй, это был самый сокрушительный удар по моему самолюбию.

— Ты не обижайся, просто у тебя слишком мало исходных данных. — Последние слова он произнес не так официально, как прежде, но мне это было уже безразлично. — Учти, от того, насколько естественно ты будешь держаться, зависит многое, если не все. Будь валютчиком, спекулянтом, обменщиком квартиры — кем угодно, но о деле постарайся забыть. Выброси его из головы. Завтра у тебя выходной. Ты абсолютно свободен. Отдыхай, купайся, загорай…

Совсем не к месту на ум пришли строчки из маминого письма, где она рекомендовала мне делать то же самое. Сговорились они, что ли?

— Постараюсь, — сказал я не слишком бодро для человека, которому перепал внеочередной выходной день.

Один за другим мы сделали два крутых поворота, успев дважды сменить направление почти на сто восемьдесят градусов, и вновь вышли на прямую.

Симаков молчал, давая мне возможность освоиться в новом для себя качестве. А может, ждал, чтобы я выложил ему все, что скопилось на душе за последние полчаса. Если ждал, то напрасно. Я ушел в себя, как черепаха под панцирь, и не испытывал ни малейшего желания высовываться наружу.

Кто спорит, он мой начальник, к нему стекается вся информация, ему видней. В интересах дела он может менять ход операции, может держать в тайне имя преступника, может вовсе вывести меня из игры — это его законное право. Обижаться тут не на что — какие могут быть обиды? — но ведь и меня можно понять. Досадно сознавать, что после стольких усилий тебя берут за ухо и, точно нашкодившего первоклашку, отводят в сторонку, чтобы не путался под ногами у взрослых…

В стороне от дороги показались огни автозаправочной станции.

— Здесь я тебя высажу, — сказал Симаков, съезжая на обочину. — Доберешься городским транспортом. — И по установившейся традиции спросил: — Вопросы имеются?

— Имеются.

— Слушаю.

— А связь, Игорь Петрович? — схитрил я. — Как будем поддерживать связь?

Но он лишил меня и этой, последней, надежды.

— Никак и ни под каким видом. Ты что, не понял? Мы же условились — ты абсолютно свободен. — Он протянул руку. — Ни пуха тебе, Сопрыкин. И пожалуйста, никакой самодеятельности. До завтра.

— До завтра, — ответил я замогильным голосом.

— Ну-ну, не вешай нос, лейтенант. Ты сделал все, что мог, даже больше. — И уже когда я открывал дверцу, добавил: — Готовь, Сопрыкин, рамку. Благодарность тебе объявим по управлению.

К остановке, мягко покачиваясь на рессорах, подкатил темно-желтый «Икарус».

Я вскочил на подножку, бросил в кассу пятак и сел на свободное место. Автобус тронулся.

Езды до центра было минут двадцать — двадцать пять, и от нечего делать я уставился в окно, откуда на меня смотрело собственное отражение — хмурое лицо с пасмурно сведенными бровями. Прав Симаков — надо учиться держать себя в узде, по такой физиономии можно читать, как по открытой книге.

Я попробовал улыбнуться, но лучше б я этого не делал — выражение стало еще свирепей.

«Что приуныл? — подал голос мой неизменный оппонент и собеседник. — Радоваться надо, дурачок. Сам слышал, благодарность объявят, поработал на совесть, чего еще человеку надо?! Или у тебя нет личных проблем? Взять ту же Нину…»

«Замолкни», — попросил я, и он обиженно затих, оставив меня в полном одиночестве.

Вскоре сплошной массив зелени за окном сменился чередой санаториев и домов отдыха.

Мое отражение в стекле перечеркнули цепочки огней. Многоэтажные, похожие на пчелиные соты корпуса подступали к самой дороге, поднимались из ущелий, гроздьями огней мерцали на фоне Большого Кавказского хребта.

Я смотрел в окно и силился внушить себе, что с делом покончено раз и навсегда. С этой минуты я предоставлен сам себе, волен делать все, что пожелаю, — ходить в кино, принимать морские и солнечные ванны, нагуливать недостающие семь килограммов — полная свобода! Абсолютная, как выразился мой начальник. Единственное, что мне запрещалось, — вмешиваться в события. Но разве я виноват, что именно этого мне хотелось больше всего?

Впрочем, запреты запретами, а события развивались по своим, непредсказуемым, законам, и никакие, даже самые веские, аргументы не могли в них что-либо изменить.

Стоило мне сойти на ближайшей к «Лотосу» остановке и пересечь бульвар, как на самом углу Приморской я увидел такси, номерной знак которого показался мне смутно знакомым.

Я взял чуть левее, подошел к машине со стороны багажника и заглянул внутрь через заднее стекло.

Впереди, припав головой к рулевому колесу, сидел Шахмамедов. Я узнал его по густой шапке вьющихся волос, широкому не по росту размаху плеч и куртке с рекламой «Мальборо» на спине — в ней он был в среду у кинотеатра «Стерео», в ней я видел его вчера у гостиницы.

В первый момент я подумал, что Тофика сморил сон, и, лишь присмотревшись, догадался, что застал его за любимым занятием. Он высматривал кого-то, хотя выбрал для этого не самую удачную позицию.

Изнутри на лобовое стекло падал отблеск зеленого фонарика. Формально Тофик был свободен. Почти как я. Только привязан к месту.

Признаться, я с трудом подавил желание составить ему компанию. А что: открыть дверцу, сесть в машину и предложить совместную прогулку по городу-курорту. Заодно поинтересоваться, что это он здесь вынюхивает. Как-никак он на работе и не имеет права отказывать пассажиру!

Пожалуй, я бы так и сделал. Если б не инструкция. Отдыхать, купаться, загорать — вот весь мой репертуар на сегодня и на ближайшие сутки. Душеспасительные беседы с таксистами в него не входили.

Делать нечего: бросив последний взгляд внутрь кабины, я обошел машину справа и медленно поплелся вдоль улицы, втайне надеясь, что, заметив меня, Тофик проявит свою знаменитую активность.

Увы, этого не произошло. Наверно, он тоже действовал по инструкции. А может, сказалось врожденное любопытство: на подступах к дому меня поджидал еще один «почитатель». У «Канцтоваров», шлифуя асфальт блестящими штиблетами, прогуливался Витек.