В противоположном ее конце, опираясь на костыли, стоял Вадим. В шаге от него — Тофик. Оба они, услышав шум, обернулись в мою сторону.

— А вот и он! — С этими словами Шахмамедов сорвался с места, и почти одновременно меня пронзила дикая боль в голени.

Мне нельзя было нагибаться, но рефлекс, на который и был рассчитан удар, сработал, прежде чем я успел что-либо сообразить. Я склонился к ушибленному месту и немедленно поплатился за это.

Сокрушительный удар ногой в подбородок отбросил меня назад. Я стукнулся затылком о дверной косяк и потерял сознание.

Глаза у Симакова голубые. Даже слишком голубые. Для человека, занимающего его должность, больше подошли бы серые со стальным отливом, и чтобы брови сходились на переносице, как у героев потрепанных книжек, которые нашел когда-то на школьном дворе. Увы, во внешности моего начальника не наблюдалось ничего героического: и брови самые обыкновенные, и глаза без отлива — скорей усталые, с белками, покрытыми от недосыпания сетью мелких кровеносных сосудов. Это было первое, что я увидел, выбравшись из бездны, куда меня отправил не знающий жалости и сомнений Тофик.

Симаков смотрел пристально, не отрываясь, потом сказал что-то, но я расслышал только конец фразы: «…так будет удобней», после чего лицо его отодвинулось и надо мной навис розовощекий мужчина в белом медицинском халате. Он тоже заглянул мне в лицо и, ободряюще улыбнувшись, сгинул.

«Плохи мои дела», — подумал я и пощупал голову.

Она была туго спеленута бинтами, а шум в ушах и одеревеневшая челюсть свидетельствовали, что дела мои и впрямь не блестящи.

Постепенно я сориентировался в пространстве и обнаружил, что сижу в кресле, поблизости от места, где получил первый в своей жизни нокаут. Самого победителя в комнате не было. Кроме Симакова, здесь находились еще несколько человек, которых я раньше не видел. У стола с ручкой и бумагой сидел парень в милицейской форме, а у окна, спиной ко мне, Вадим.

— …Вы встретились четырнадцатого, — долетел до меня приглушенный повязкой голос Симакова. — Он переместился в дальний угол комнаты и обращался к Вадиму, видно продолжая прерванный разговор. — Кузнецов сообщил вам об условии, которое поставил перед ним Станислав Маквейчук, и вы пообещали занять деньги. Верно?

Ответа я не расслышал — Вадим говорил слишком тихо, — но что-то он все же ответил, потому что последовал уточняющий вопрос:

— Но вы дали ему понять, что он может рассчитывать на вашу помощь?

И опять я не услышал, что ответил Юрковский, да это в общем-то и не требовалось — я знал, как оно было на самом деле, и мог при желании воспроизвести его ответ, если, конечно, он не настолько глуп, чтобы запираться после того, как его накрыли с поличным.

— У вас с Кузнецовым давние счеты, к тому же в глубине души вы всегда презирали его за слабость. Себя-то вы всегда считали и считаете сильной личностью, не так ли? Впрочем, об этом позже…

Симаков достал папиросу, продул мундштук, но, поколебавшись, не закурил и спрятал ее обратно в пачку.

— Вы решили воспользоваться планом бывшего компаньона и в тот же вечер подобрали ключ. Объясните, как вы установили точное время ограбления.

Думаю, что он знал это не хуже Вадима, — никакого времени тот не устанавливал, просто выследил, вот и вся премудрость.

— …Хорошо, я вам напомню, — сказал Симаков ровно, каким-то чужим, незнакомым голосом. — На следующий день, пятнадцатого, около семи вечера Кузнецов вышел из дома и отправился на работу. Вы наблюдали за ним из машины и, убедившись, что он вошел в гостиницу, уехали. В девять пятнадцать вы снова подъехали к «Лотосу», дождались инкассаторской машины, после чего подогнали свой автомобиль к двери с обратной стороны гостиницы. Затем открыли замок, проникли в бухгалтерию и взяли под наблюдение спуск в ресторан. Припоминаете?..

Последующие события представлялись мне до того зримо, будто я сам при этом присутствовал.

До сих пор Юрковский действовал по чужому сценарию, а дальше — по своему собственному. Если Стас шел напролом и чуть ли не силком заталкивал Кузнецова в ловушку, то он поступил хитрее: подкинул приманку, и Сергей сам полез в западню. Произошло это так.

В двадцать один сорок Кузнецов, взяв с собой выручку, поднялся в холл гостиницы. Вадим встретил его наверху, у лестницы, и сказал, что привез деньги и что готов их отдать, — для друга, дескать, ничего не жалко. Кузнецов, естественно, счастлив: наконец-то он вернет долг и освободится от унизительной зависимости от шантажистов. Чего же мы ждем, спрашивает он, где деньги? Как это где, отвечает Вадим, разумеется, в машине, не таскать же такую крупную сумму с собой, а машина здесь, в двух шагах, — он специально подъехал с черного хода, о котором рассказывал Сергей. Почему с черного? Ну, во-первых, ради интереса, проверить, правду ли он говорил о плане Стаса или это только выдумка, предлог, чтобы одолжить деньги. Ну и, во-вторых, не хочет передавать деньги на виду, при публике, которая вечно торчит в вестибюле. Мало ли кто что подумает, сумма-то не маленькая.

Кузнецов в нерешительности: он должен сдать выручку, через полчаса он освободится. Как хочешь, не настаивает Вадим, однако ждать он не может. Давай встретимся позже, предлагает Сергей, после работы или завтра утром? Вадим не возражает, только сегодня он занят, прямо сейчас должен срочно уезжать — ненадолго, всего на пару дней. Это решает дело — такая отсрочка пугает Кузнецова. Он соглашается. Они входят в дверь бухгалтерии, щелкает английский замок, и единственный свидетель, Вахтанг Кикабидзе, с застывшей улыбкой смотрит им вслед…

Возможно, я ошибался в деталях, возможно, все происходило немного иначе и Вадим использовал другие, более веские, с точки зрения Сергея, доводы и аргументы, но общая картина была именно такой. Это подтверждалось и вопросами, которые продолжал задавать Симаков:

— Каким образом вы заставили его сесть в машину?

«А зачем заставлять?» — подумал я, вспомнив, как дважды помогал Вадиму укладывать костыли на заднее сиденье. Кузнецов сделал то же самое, и в ход пошли носовой платок и пузырек с жидкостью.

— Вы пользовались эфиром? — спросил Симаков.

О содержании ответа я догадался по слабому кивку Вадима, сидевшего в прежней позе у окна.

В это время к Симакову подошел одетый в штатское оперативник. Он сказал что-то, чего я, разумеется, не расслышал — повязка стягивала не только затылок и распухшую челюсть, но заодно и оба моих уха.

Оперативник удалился, и Симаков вновь обратился к Юрковскому, неожиданно переведя разговор на мою особу:

— Двадцать девятого на Приморской появился наш сотрудник. Поначалу вы не придали этому особого значения, тем более что вечером прочли заметку о несчастном случае. Вы решили, что нас обманул трюк с одеждой, и успокоились. Однако уже на следующий день, тридцатого, вас разыскал Шахмамедов и сказал, что к нему обращался некий Сопрыкин — подозрительный тип, назвавшийся знакомым Кузнецова. Он остановился на Приморской и предлагает сбыть валюту. Шахмамедов сказал также, что со слов Кузнецова ему известно о плане ограбления гостиницы, так как Сергей незадолго до этого просил у него в долг, и что он, Шахмамедов, подозревает, что Сопрыкин и есть преступник, виновный в гибели Кузнецова. Тофик считал вас близким другом Сергея, доверял вам. Он хотел обратиться в милицию, но прежде решил посоветоваться с вами. Сообщение Шахмамедова вас напугало. Не из-за Сопрыкина, которого вы не знали и пока что не имели оснований опасаться. Полной неожиданностью для вас стало то, что кто-то еще, кроме вас, знает о плане Маквейчука и связывает этот план с гибелью Кузнецова. Вы предложили Тофику установить наблюдение за квартирантом и вместе пойти в милицию, но не раньше, чем добудете более веские улики его виновности, для чего обещали познакомиться с Сопрыкиным…

Вот она, причина и разгадка агрессивности, которую проявлял по отношению ко мне Тофик!