[6]
Надо признать, что появленіе на исторической авансценѣ представителей политической эмиграціи — «людей знанія», которых на мартовском съѣздѣ к.-д. привѣтствовал фактическій вождь тогдашней «цензовой общественности», — ничего положительнаго революціи не дало: слишком оторвались они от реальной русской жизни.
[7]
Вопрос о техническом правительственном аппаратѣ не так уже неразрѣшим на практикѣ. В 18 г. нѣмцы разрѣшили его просто, создав при соціалистическом кабинетѣ «управляющих дѣлами» — Fachminister.
[8]
Таково же было ощущеніе и в Москвѣ. Первый предсѣдатель Совѣта Хинчук в своих воспоминаніях попытку посѣять панику приписывает «храбрым» интеллигентным «вождям» из Комитета Общ. Организацій и полученным свѣдѣніям о наступленіи Эверта с Зап. фронта, и противопоставляет растерянность «общественников» увѣренности рабочих, опиравшихся на то, что «воинскія части группами, полным составом» отдавали себя в распоряженіе Совѣта. Старый большевик, Смидович сдѣлал по этому поводу примѣчаніе: «Ничего подобнаго не было. Еще около недѣли в нашем распоряженіи были только тысячи полторы сброда (большинство без винтовок) да пара пушек без снарядов, кажется, без замков».
[9]
Легенду эту породило невѣрное сообщеніе, полученное предсѣдателем Думы Родзянко и сообщенное им ген. Рузскому на Сѣверном фронтѣ.
[10]
Для характеристики искренности мемуариста, которому 27-го «и пойти было некуда» (столь неожиданна для него была наростающая февральская волна), можно привести такую выдержку из записи Гиппіус 1марта: «По разсказам Бори (т. е. Андрея Бѣлаго), видѣвшаго вчера и Масловскаго и Разумника, оба трезвы, пессимистичны, оба против Совѣта, против «коммунны» и боятся стихіи и крайности».
[11]
Слова Ленина на апрѣльской конференціи 17 г. У Ленина издалека составилось весьма своеобразное представленіе о ходѣ революціи, оно совершенно не соотвѣтствовало истинному положенію дѣл. Он писал в своих «письмах издалека», напечатанных в «Правдѣ»: «Эта восьмидневная революція была, если позволительно так метафорически выразиться, «разыграна» точно послѣ десятка главных и второстепенных репетицій: «актеры» знали друг друга, свои роли, свои мѣста, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь до всякаго сколько-нибудь значительнаго оттѣнка политических настроеній и пріемов дѣйствія».
[12]
См. мои книги «На путях к дворцовому перевороту» и «Золотой нѣмецкій ключ к большевицкой революціи».
[13]
Солдаты запасных частей, взятые от сохи или станка, преимущественно ратники второго разряда, «запертые в казармах ... плохо содержимые, скучающіе и озлобленные», как характеризует их быт ген. Мартынов, представляли «чрезвычайно благопріятную почву для всякой антиправительственной пропаганды» Они должны были содѣйствовать «успѣху революціи». Агент Охр. Отд. Крестьянинов доносит начальству о «контактѣ», существующем между рабочими и солдатами, у которых все «давно организовано» (правда это были только случайно подслушанные трамвайные разговоры). Скопленіе в городах этих запасных было чрезвычайное — так в Петербургѣ численность гарнизона доходила до 160 тыс. чел. (явленіе, обычное и для других городов - напр., в Омскѣ гарнизон состоял из 70 тыс. при 50 тыс. взрослаго населенія). «Непростительная ошибка», скажет англійскій посол в своих воспоминаніях. Но, конечно, к числу легенд слѣдует отнести утвержденіе, что это сознательно было проведено тѣми, кто готовил «дворцовый переворот» (больш. историк Покровскій).
[14]
«Центральный большевицкій штаб ... поражает безпомощностью и отсутствіем иниціативы».- констатирует Троцкій.
[15]
В «Исторіи» Милюкова имѣется явное недоразумѣніе, когда воззванію Исп. Ком. 28-го. призывавшему населеніе объединиться около Совѣта, приписывается мысль созданія самостоятельной совѣтской власти. Такая мысль была высказана в № 2 московских «Извѣстій» (3 марта) — офиціальном органѣ мѣстнаго Совѣта, редактируемом большевиком Степановым-Скворцовым. В статьѣ московскій Совѣт призывался к созданію временнаго революціоннаго правительства — не для того проливалась на улицах кровь, чтобы замѣнить царское правительство правительством Милюкова-Родзянко для захвата Константинополя и т. д. Статья прозвучала одиноко и никаких послѣдствій не имѣла. Большевицкіе историки должны признать, что подобные лозунги в тѣ дни «успѣха не имѣли» и остались «висѣть в воздухѣ».
[16]
Пѣшехонов, котораго «влекло туда, в народ, в его гущу», и который испытывал почти отвращеніе («становилось тошно») от мысли, что ему придется работать в «литературной комиссіи», куда он, наряду со Стекловым. Сухановым и Соколовым, был избран наканунѣ, предпочел, к сожалѣнію, отойти от центра и взять на себя комиссарство на Петербургской сторонѣ.
[17]
Плеханов имѣл в виду Милюкова и Родзянко. Оппонируя Церетели, Милюков говорил: «Невѣрно, что своей побѣдой революція обязана неорганизованной стихіи. Она обязана этой побѣдой Гос. Думѣ, объединившей весь народ и давшей санкціи перевороту». Родзянко указывал, что «страна примкнула к Гос. Думѣ, возглавившей ... движеніе и, тѣм самым принявшей на себя и отвѣтственность за исход государственнаго переворота».
[18]
«Вѣдь это была Дума 3 іюня, — писал, напр., Милюков, в день десятилѣтія революціи, — Дума с искусственно подобранным правым крылом, а в своем большинствѣ «прогрессивнаго блока» лояльная Дума, «оппозиція Его Величеству»— явно для возглавленія революціи она не годилась».
[19]
Сама Гиппіус полагала: «Боюсь, что дѣло гораздо проще. Так как ... никакой картины организованнаго выступленія не наблюдается, то очень похоже, что это обыкновенный голодный бунтик. Без достоинства бунтовали—без достоинства покоримся».
[20]
Частное Совѣщаніе было намѣчено заранѣе и ни в какой связи, вопреки утвержденій Шульгина. Керенскаго и др., с указом о роспускѣ, полученным Родзянко наканунѣ под вечер не стояло.
