Манифест гласил: "Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшаго Мнѣ Императорскій Престол в годину безпримѣрной войны и волненій народных. Одушевленный единою со всѣм народом мыслею, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое рѣшеніе в том лишь случаѣ воспріять Верховную Власть, если таковая будет воля Великаго народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованіем, через представителей своих в Учред. Собраніи, установить образ правленія и новые основные законы Государства Россійскаго. Посему, призывая благословеніе Божіе, прошу всѣх граждан Державы Россійской подчиниться Временному Правительству, по почину Гос. Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайшій срок на основѣ всеобщаго, прямого, равнаго и тайнаго голосованія Учредительное Собраніе своим рѣшеніем об образѣ правленія выразит волю народа".

Послѣ подписанія акт взял кн. Львов. Это было уже около 6 час. вечера. Перевернулась страница русской исторіи. Назрѣвавшій правительственный кризис благополучно разрѣшился. Набоков разсказывает, что кн. Львов, информируя прибывших на Милліонную юристов о мотивах их приглашенія, сообщил, что в результатѣ принятаго рѣшенія Милюков и Гучков выходят из состава правительства. "Что Гучков уходит, — добавил, яко-бы, Львов, — это не бѣда: вѣдь оказывается, что его в арміи терпѣть не могут, солдаты же его просто ненавидят. А вот Милюкова непремѣнно надо уговорить остаться". Набоков соглашался, что уход Милюкова был бы ''настоящей катастрофой", и направился в Таврическій дворец убѣждать вождя партіи к. д. не выходить из состава Временнаго Правительства. Оказалось, что на эту тему с Милюковым говорил уже Винавер. "Текст отказа" Михаила Милюкова удовлетворил и "кажется" послужил окончательным толчком для измѣненія принятаго раньше рѣшенія. Кто убѣдил Гучкова. Набоков не знал. Это сдѣлал, в свою очередь, Милюков — так разсказывает Гучков на страницах воспоминаній, напечатанных в "Пос. Новостях". Милюков, мало надѣявшійся на благополучный исход революціи, "всетаки был большим оптимистом, чѣм я". Керенскій говорит, что Гучкова убѣдили остаться, по крайней мѣрѣ на первые дни, тут же на совѣщаніи в минуты второго перерыва, когда Мих. Ал. совѣщался с Родзянко.

Надо думать, что Гучков согласился и вновь отказался, иначе непонятен характерный для обстановки нижеслѣдующій разговор по прямому проводу между Алексѣевым и полк. Энгельгардтом. Алексѣев только что закончил процитированную выше бесѣду с Гучковым по поводу отреченія Мих. Ал. (это было ближе уже к 7 час. вечера) и вызвал вновь Гучкова или Родзянко. "Родзянко занят неотложным дѣлом, — отвѣтил Энгельгардт: — "Гучков подал в отставку, временно я занимаюсь военным дѣлом и явился к аппарату. Может быть, найдете возможным переговорить со мною?" — "Я сейчас только окончил разговор с Гучковым, и он мнѣ ни одним словом не обмолвился о своей отставкѣ, указывая, напротив, что всѣ усилія свои посвятит на пользу арміи. Очень трудно рѣшать какіе бы то ни было вопросы, касающіеся дѣйствующей арміи, если отсутствует какая бы то ни было оріентировка в эти исключительные дни со стороны правительства. Если вы можете довести до свѣдѣнія предсѣдателя Совѣта Министров, то я прошу быть оріентирован о ходѣ дѣл, ибо отдавать распоряженіе с завязанными глазами (курсив мой) невозможно"[295]. "Час тому назад Некрасов сообщил мнѣ, что Гучков подал в отставку. В Думѣ его не было, а потому я позволил себѣ лично прибыть к аппарату, чтобы не задерживать вас. Из Ставки трижды вызывали Родзянко и Гучкова. Если вы говорили с Гучковым послѣ 18 часов, то, возможно, он взял отставку обратно. Передам нашу бесѣду кн. Львову немедленно"[296].

Думается, что на рѣшеніе Милюкова и Гучкова больше всего повліяла окружавшая обстановка. Становилось ясно, что историческій путь в данном отрѣзѣ времени шел не по тѣм линіям, которыя намѣчались теоретическими выкладками политиков: событія рождались "психологіей масс", как выразился кн. Львов в дальнѣйшем разговорѣ с Алексѣевым. Эту психологію масс в революціонной столицѣ Родзянко в разговорѣ с тѣм же Алексѣевым в 10 час. вечера опредѣлил словами: "Хотя эти акты (манифесты) не опубликованы, но слух о них прошел и встрѣчен населеніем с ликованіем. Произведен салют с крѣпости новому правительству в 101 выстрѣл". В дополненіе к словам Родзянко случайный фланер в то время на улицах столицы, толстовец Булгаков, вспоминает, что извѣстіе об отреченіи "Николая" и "Михаила" вызывало восторженное "ура". — "Всѣ были именинниками". В "низах" — на "улицѣ", переходящей в "демократію", общее настроеніе "против Романовых", — отмѣчает вновь Гиппіус. На пессимистическую реплику нач. штаба предсѣдатель Думы замѣтил: "Искренне сожалѣнію, что Ваше Высокопревосходительство так грустно и уныло настроены, что тоже не может служить благопріятным фактором для побѣды, а я вот и всѣ мы здѣсь настроены бодро и рѣшительно".

Скептики не только уступили всеобщему оптимизму, но и сами им заразились: Милюков на другой день сдѣлался даже самоувѣренным, как отмѣчают современники. Очевидно, он думал, что опытный рулевой сумѣет всетаки направить государственный корабль, вопреки революціонной стихіи, в надлежащее русло. Таким путем ему в первые, по крайней мѣрѣ, дни все еще рисовался путь, который он отстаивал на Милліонной. Об этом опредѣленно говорит офиціальная телеграмма 6 марта англійскаго посла в Лондон. Бьюкенен передавал Бальфуру, на основаніи своего разговора с Милюковым от означеннаго числа: министр ин. д., выразив "большую удовлетворенность положеніем дѣл", полагал, что "окончательным устройством вещей явится избраніе новаго императора. Единственным кандидатом он считал в. кн. Михаила. Его Высочество пріобрѣл большую популярность послѣ опубликованія своего манифеста".

Таким образом заря новой Россіи и в представленіи лидера думской общественности занималась при ауспиціях, скорѣе благопріятных. Естественно, что Карабчевскій, посѣтившій через нѣсколько дней новаго руководителя внѣшней политикой в качествѣ предсѣдателя "комиссіи по разслѣдованію германских звѣрств", нашел Милюкова в настроеніи радужном и в себѣ увѣренном: он вновь "и помолодѣл и пріосанился". И Палеолог записал 4 марта: Милюков в 24 часа от отчаянія перешел к полной увѣренности. Милюков отнюдь не был одинок: мы видѣли, в каких повышенных тонах привѣтствовал революцію через нѣсколько дней акад. Струве — тот Струве, который находился в Думѣ в первые революціонные часы и встрѣтил Набокова в "крайне скептическом" настроеніи.

...Всѣ вновь собрались в Таврическом Дворцѣ для выработки формы опубликованія двух отреченій. Случайно присутствовавшій при обсужденіи проф. Ломоносов (он привез "подлинник" манифеста Николая II, полученный от Гучкова и находившійся в мин. пут. сообщ., и ждал офиціальнаго текста, актов отреченія, так как печатать его должна была типографія министерства), изобразил в воспоминаніях обстановку, в которой происходило обсужденіе — вѣроятно, нѣсколько карикатурно. "Как назвать эти документы? По существу это суть манифесты двух императоров", — заявил Милюков.— "Но Николай придал своему отреченію иную форму, форму телеграммы на имя Начальника Штаба. Мы не можем мѣнять эту форму", — возразил Набоков. — "Пожалуй. Но рѣшающее значеніе имѣет отреченіе Мих. Ал... Оно написано вашей рукой, Вл. Дм., и мы можем его вставить в любую рамку. Пищите: "Мы, милостью Божіей, Михаил II, Император и Самодержец Всероccійскій... объявляем вѣрным подданным вашим"... — "Позвольте... да вѣдь он не царствовал"... Начался горячій спор... Милюков и Набоков с пѣной у рта доказывали, что отреченіе Михаила только тогда имѣет юридическій смысл, если признать, что он был императором... Полночь застала нас за этим спором. Наконец, около 2 час. ночи соглашеніе было достигнуто. Набоков написал на двух кусочках бумаги названія актов: