Тема о «друзьях-братьях» в окопах, которая популяризировалась в войсковых обращеніях первых дней революціи, может быть, и звучала извѣстной фальшью в силу чрезмѣрной своей сентиментальности, но и большевики, склонные утверждать, что повиновеніе на фронтѣ до революціи держалось только «палкой», должны признать, что окопное сидѣніе нивеллировало солдат и офицеров.

Это не помѣшало Струве в позднѣйших «размышленіях о революціи» сказать, что «русская революція подстроена и задумана Германіей».

У Правительства, очевидно, было три кандидата: Алексѣев, Брусилов и Рузскій. Против Алексѣева прежде всего возражала «революціонная» или «совѣтская» демократія, и сам Алексѣев впослѣдствіи в дневникѣ правильно опредѣлил причины этой оппозиціи — его приказ 3 марта и неуступчивость, им проявленная. На первом же засѣданіи Контактной Комиссіи поднялся вопрос о кандидатѣ, который замѣнит «отрѣшеннаго» от должности в. кн. Ник. Ник. Представители Совѣта стали возражать даже против «временнаго» замѣщенія этого поста Алексѣевым. «Разумѣется, это было неудовлетворительно — пишет в воспоминаніях Суханов — и мы категорически возражали. Но по этому серьезному вопросу мы не имѣли никаких директив и ограничились безплодными препирательствами, главным образом, со Львовым, доказывавшим, что Алексѣева рѣшительно некѣм замѣнить». По утвержденію Половцова, кандидатам лѣвых тогда был Брусилов — эту кандидатуру поддерживал Керенскій. Против Алексѣева возстали и правые, — Родзяико обратился к Львову 18-го с особым письмом по поводу сообщеннаго ему извѣстія, что Правительство склонно поставить во главѣ дѣйствующей арміи Алексѣева. «Это назначеніе не приведет к благополучному окончаніе войны» — писал Родзянко: «Я сильно сомнѣваюсь, чтобы ген. Алексѣев сосредоточил в себѣ сумму достаточнаго таланта, и способности, и силы воли, чтобы широко охватить то политическое настроеніе, которое теперь захватило Россію и армію. Вспомните, что ген. Алексѣев являлся постоянным противником мѣропріятій, которыя ему неоднократно предлагались из тыла, как неотложныя, дайте себѣ отчет в том, что ген. Алексѣев всегда считал, что армія должна командовать над тылом, что армія должна командовать над волею народа, и что армія должна как бы возглавить собой и правительство и всѣ его мѣропріятія; вспомните обвиненіе ген. Алексѣева, направленное против народнаго представительства, в котором он опредѣленно указывал, что одним из главнѣйших виновников надвигающейся катастрофы является сам русскій народ в лицѣ своих народных представителей. Не забудьте, что ген. Алексѣев настаивал опредѣленно на немедленном введеніи военной диктатуры». Родзянко доказывал, что имя Алексѣева «мало извѣстно» и «непопулярно», так как с этим именем связана сдача «всѣх крѣпостей, Варшавы и Царства Польскаго». Из обзора, представленнаго Алексѣевым об отношеніи фронта к перевороту, Родзянко было «совершенно ясно, что только Юга-Западный фронт оказался на высотѣ положенія. Там, очевидно, царит дисциплина, чувствуется голова широкаго полета мысли и яснаго пониманія дѣла, которая руководит всѣм этим движеніем. Я имѣю в виду ген. Брусилова, и я дѣлаю из наблюденій моих при своих поѣздках по фронту тот вывод, что единственный генерал, совмѣщающій в себѣ, как блестящія стратегическія дарованія, так и широкое поннманіе политических задач Россіи и способный быстро оцѣнить создавшееся положеніе, это именно ген. Брусилов». «Другим лицом широкаго государственнаго ума» Родзянко считал Поливанова. Письмо Родзянко не носило личнаго характера по своему существу и подкрѣплялось выпиской из протокола засѣданія Врем. Комитета, отстаивавшаго кандидатуру Брусилова и признававшаго, что «в интересах успѣшнаго веденія войны представляется мѣрою неотложною освобожденіе ген. Алексѣева от обязанностей Верх. Главнокомандующаго»... Кандидатура Рузскаго отпадала, потому что военный министр, по словам ген. Половцова, сопровождавшаго военнаго министра во время поѣздки его на фронт, «кипѣл негодованіем на пассивность Рузскаго» — дѣло было не в пассивности, а в том оппозиціонном настроеніи («опредѣленная враждебность», по характеристикѣ Половцова), которое встрѣтил Гучков при посѣщеніи Пскова. Деникин колебанія относительно Алексѣева объясняет тѣм, что «сильный Гучков» боялся «уступчивости Алексѣева» (и потому послѣ назначенія Алексѣева поспѣшил назначить без сношенія с послѣдним ему в помощники «боевого генерала», т. е. Деникина). В дѣйствительности и здѣсь причиной была не «мягкость характера», а твердость и неодобрительное отношеніе Алексѣева к первым реформаторским шагам Поливановской комиссіи (близкій Гучкову Пальчинскій, по словам Половцова, открыто высказывался в комиссіи, что Алексѣев «не подходит в главнокомандующіе»). Можно придти к заключенію, что Алексѣева настойчиво поддержал глава Правительства, наиболѣе связанный с генералом своими прежними сношеніями. Чашу вѣсов перетянула в сторону Алексѣева именно его большая популярность в странѣ и та роль, которую Алексѣев играл в выработкѣ и руководствѣ военными дѣйствіями послѣ кризиса 15 г.

Термин, примѣнявшійся еще перед войной к нѣкоторым молодым офицерам Ген. Штаба, проповѣдывавшим необходимость, реформы арміи и примкнувшим к окруженію Гучкова.

Отрицательная оцѣнка команднаго состава создалась под вліяніем все той же повышенной общественной психологіи періода военных неудач, нѣсколько переоцѣнивавшей таланты нѣмецких стратегов. Мысль эту высказывал в началѣ еще войны представитель мин. ин. д. в Ставкѣ Кудашев. Он писал своему шефу: «Я убѣжден, что наши генералы — прекрасно знают дѣло... но творческой искры у них нѣт. Они годятся в члены «гофкригс-герихта», осмѣяннаго Суворовым, но не в Суворовы, а с такими противниками, как нѣмцы, один только Суворов может побѣдить». (17 дек. 14 г.). Почти через год Кудашев вновь возвращается к этой темѣ с болѣе отрицательным отношеніем к русским полководцам: «Война за цѣлый год не выдвинула ни одного Суворова. А так как большинство генералов берется из офицеров ген. штаба, то приходится вывести заключеніе, что Академія, их порождающая, не на высотѣ своего призванія. Этот вывод подтверждается наблюденіем над нѣкоторыми офицерами ген. штаба, у которых преувеличенное самомнѣніе и ничѣм не оправдываемая самоувѣренность прикрывают рѣдкое умственное убожество и полную безличность». Кудашев, очевидно, не склонялся к «эсеровскому рецепту» революціоннаго времени. Но этот рецепт устраненія генштабистов был очень по душѣ имп. Ал. Фед. Она не раз убѣждала мужа в своих интимных письмах (напр. іюль 16 г.): «выгони генералов и выдвинь каких-нибудь молодых энергичных людей. Во время войны нужны способные, а не по чину». «Многіе из наших генералов — писала она в другом, письмѣ — глупые идіоты, которые даже послѣ двух лѣт войны не могут научиться первой и наипростѣйшей азбукѣ военнаго искусства». Царица была убѣждена, что «простые офицеры, не хуже офицеров Ген. Штаба, могут разбираться» в сложных стратегических вопросах, Историку, пожалуй, и не совсѣм умѣстно итти по стопам довольно импульсивной и даже истерической женщины. Чрезмѣрныя обобщенія всегда рискованы. Достаточно назвать имена хотя бы нѣкоторых из тѣх военных вождей, кто фигурировал на командных постах в дни революціи и гражданской войны для того, чтобы показать несуразность парадоксального утвержденія об «авгіевых конюшнях». Кто назовет бездарностью — Алексѣева, Рузскаго, Брусилова, Корнилова, Колчака, Непенина, Каледина, Деникина, Юденича, Врангеля и др.? А вѣдь их выдвинул на командные посты еще «старый режим».