Резолюція, предложенная Каменевым, была выработана на большевицкой конференціи, собравшейся наканунѣ Совѣщанія. Конференція не нашла отклика в тогдашней столичной печати. Шляпников приводит свѣдѣнія из отчета, составленнаго Милютиным, который принадлежал к «лѣвой» группѣ, и напечатаннаго в провинціальном (саратовском) партійном органѣ «Соціал-Демократ». Вопрос о войнѣ вызвал на конференціи «горячія пренія». «Одна часть конференціи твердо стояла на почвѣ рѣшеній, принятых в Циммервальдѣ и Кинталѣ; другая часть не менѣе рѣшительно стала на ту позицію, которую до сих пор горячо отстаивали на Западѣ Гэд и Самба, а у нас Маслов, Потресов, иначе говоря «оборонцы». «Правое» крыло считало неприемлемой резолюцію. предложенную бюро, в силу лозунга о «превращеніи имперіалистической войны в гражданскую» и отсутствія пункта о недопустимости «дезорганизаціи арміи». Принята была компромиссная резолюція в цѣлях «единства большевицких сил» (50 голосов против. 14).

Резолюція собрала 325 голосов при 20 воздержавшихся и 57 за резолюцію большевиков, которая, отвергая «дезорганизацію арміи», считала необходимым сохранить ея мощь, как оплот против «контр-революціи». С большевиками голосовали с. р. и с. д. «интернаціоналисты». Таким образом, количество чисто большевицких голосов на собраніи оказалось ничтожным. Группа большевиков от 13 городов голосовала за резолюцію Исп. Комитета.

Вопрос о проливах был не только «руководящей нитью» в дипломатической политикѣ министерства ин. д., как о том заявил на майском партійном съѣздѣ ушедшій из правительства Милюков. Намѣчавшуюся еще осенью 16 г. десантную операцію (см. «Легенду о сепаратном мирѣ») сторонники ея в первые два мѣсяца революціи довольно интенсивно пытались форсировать. В дни посѣщенія Ставки членами Правительства, министр ин. д. был подробно освѣдомлен о предположеніях, касающихся «босфорской операціи» помощи, нач. воен.-морск. отдѣла при Штабѣ верх. главноком. кап. I ранга Бубновым и представителем мин. ин. д. Базили, (босфорскую операцію, по словам Колчака, готовили к моменту, когда в Черном морѣ наступит «совершенно спокойное положеніе»). Намѣчавшійся план, до извѣстной степени, разрушался намѣреніем военнаго министра пріостановить подготовительныя работы по оборудованію транспортных средств в Черном морѣ для дессанта и использовать в виду кризиса желѣзнодорожных перевозок освободившіеся транспорты для грузовых перевозок минеральнаго топлива для фронта. Базили в письмѣ 23-го марта Милюкову жаловался на эту «весьма прискорбную» мѣру с точки зрѣнія «осуществленія наших цѣлей на проливы», так как для выполненія десантной операціи остался «весьма ограниченный срок: от 1 іюля до 1 августа», и «по поступающим свѣдѣніям, обстановка для удара по Константинополю рисуется в благопріятном свѣтѣ». (Предполагалось, не останавливая работ по оборудованію 90 десантных транспортов, для усиленія грузовых перевозок использовать румынскія рѣчныя пловучія средства, стоявшія на Дунаѣ «без всякаго дѣла». Но Румынія отказывала в этом. От мин. ин. д. требовалось воздѣйствіе «дипломатическим путем»). Письмо Базили совпало с нашумѣвшим интервью Милюкова. Но и послѣ правительственной деклараціи 28-го марта, положившей veto на завоевательные планы, разговоры и даже конкретныя мѣры к подготовкѣ «босфорской операціи» не прекращались. Деникин, занявшій 5-го апрѣля пост начальника штаба в Ставкѣ, говорит, что в апрѣлѣ Милюков, «вдохновленный молодыми пылкими моряками» (в дѣйствительности дѣло было, как мы только что видѣли, не совсѣм так), вел «многократно переговоры с ген. Алексѣевым, убѣждая его предпринять эту операцію, которая, по его мнѣнію, могла увѣнчаться успѣхом и поставить протестующую против анексій революціонную демократію перед совершившимся фактом. Ставка отнеслась совершенно отрицательно к этой затѣѣ, так не соотвѣтствовавшей состояніе наших войск (Алексѣев, как мы знаем, и раньше был противником «босфорской операціи»). Просьбы министра становились, однако, так настойчивы, что ген. Алексѣев счел себя вынужденным дать ему показательный урок: предположена была экспедиція в небольших размѣрах к малоазіатском берегу Турціи». Сформированіе отряда было возложено на румынскій фронт. «Прошло нѣкоторое время и сконфуженный штаб фронта отвѣтил, что сформировать отряд не удалось, так как войска... не желают итти в дессант»... (Слѣдовательно солдаты инстинктивно чувствовали безсмысленность «показательнаго урока»). Насколько назойливо вкоренилась в нѣкоторых кругах мысль о «проливах», показывает слѣдующее письмо Базили из Ставки, помѣченное 11 апрѣля: ...«Приходится все болѣе серьезно считаться, — информировал Базилн Милюкова, — с тѣм, что нам, быть может, не удастся по обстоятельствам внутренним, так и в особенности по причинам техническим до конца войны фактически завладѣть проливами... Послѣдній срок принятія рѣшенія — середина мая мѣсяца или в самом крайнем случаѣ, начало іюня мѣсяца («Свѣдѣнія эти сообщаю вам на основаніи слов ген. Деникина», — добавлял Базили). ...Если же мы не завладѣем проливами в теченіе предстоящих мѣсяцев, то есть всѣ основанія предполагать, что война кончится без того, чтобы мы их пріобрѣли. Все это невольно приводит меня к мысли, не слѣдует ли — отнюдь не отказываясь от намѣренія осуществить босфорскую операцію и наоборот, продолжая всячески настаивать на ея необходимости — все же имѣть в виду и иное рѣшеніе вопроса о проливах... Единственным же, как мнѣ кажется, сколько-нибудь пріемлемым для нас способом рѣшить вопрос о проливах для завладѣнія ими, должно быть признано соглашеніе с Турціей на условіях оставленія за ней суверенности над Константинополем и его районам, но с предоставленіем нам необходимых фактических гарантій — «военнаго контроля» в отношеніи проливов, т. е. «всемѣрно стремиться к достиженію сепаратнаго мира с Турціей»..., чтобы «до мирной, конференціи создать совершившійся факт». Подобное рѣшеніе, по мнѣнію Базили, «неизмѣримо выгоднѣе «нейтрализаціи» проливов, к которой имѣют такую неосновательную склонность наши крайне (?) лѣвые круги. (Такую мысль, между прочим, высказал в мартѣ в бесѣдѣ с великобританским военным агентом ген. Ноксом Керенскій и Терещенко в разговорѣ с Бьюкененом).

Таково было мнѣніе В. Д. Набокова, принадлежавшаго к числу тѣх, которые полагали, что одной из причин революціи было утомленіе от войны и нежеланіе ее продолжать.

Эту истину для всякой эпохи, выходившей из предѣлов обыденной государственной жизни (такой эпохой была, конечно, «великая европейская война»), понял даже престарѣлый бард неограниченной монархіи Горемыкин, заявившій в 15 г. в Совѣтѣ министров: «Политика в условіях настоящей. войны неотдѣлима от военных дѣл. Сами военные говорят, что воюет не регулярная армія, а вооруженный народ».