Кажется, не только в социальной, нравственной, но и в "метафизической" сфере, в сфере высших философских идей терпят фиаско идеи, проповедуемые центральным персонажем. Не примиренным с самими основами бытия умирает Ипполит Терентьев – идеологический противник Мышкина в романе. Подобно подпольному человеку жаждущий веры, он не принимает ее из-за "наглой", "бессмысленно вечной", все разрушающей силы природы.

На важнейшие вопросы человеческой жизни в "Идиоте" нет однозначного ответа, но есть свет надежды, воплощенный не только в образе "положительно прекрасного человека", но и в образах Веры Лебедевой, Бурдовского, Коли Иволгина. Коля – первый представитель "русских мальчиков", ищущих идеала, справедливости и всемирной гармонии молодых людей, представленных в "Подростке" Аркадием Долгоруким, в "Братьях Карамазовых" – Колей Красоткиным и, конечно, Алешей Карамазовым.

Жизнеутверждающие устремления, пронизывающие собой творчество писателя, позволили Г. С. Померанцу оспорить понятие "романа-трагедии": "Роман Достоевского скорее может быть определен как антитрагедия, как полемика с эстетикой достойной и величественной гибели" [81].

Историческим оптимизмом, верой в Россию преисполнена проповедь общественных взглядов писателя, вложенная в уста вдохновленного Мышкина. "Кто почвы под собой не имеет, тот и бога не имеет". Пропагандируя русскую идею, писатель уверен, что безбожный или католический Запад, порожденные им социализм или буржуазность должны быть побеждены "только русскою мыслью, русским богом и Христом". Сюжетно обращая слова героя к лицемерной, озабоченной лишь собственными хищническими интересами высшей знати, Достоевский в какой-то мере преодолевает тяготение художественной условности, размыкает границы эстетической реальности и обращает патетические слова о судьбоносных для человечества взаимоотношениях России и Европы не только к героям романа, но к современному читателю, к потомку.

Публицистическое начало, идейная тенденциозность, выраженная суггестивность – отличительные признаки стиля всех поздних романов Достоевского. Роман "Бесы" (1871–1872) в наибольшей мере воплотил в себе эти качества и получил емкое жанровое определение: роман-памфлет. Название романа навеяно одноименным стихотворением Пушкина и библейской притчей о вселившихся в свиней бесах. Антинигилистический по своей идейной направленности, он писался по горячим следам выступлений идеолога анархизма М. А. Бакунина в Женеве и судебного процесса над террористической группой С. Г. Нечаева "Народная расправа" в Петербурге. Последний, организовавший "показательное" убийство своего же товарища, едва заподозренного в предательстве, явился прототипом одного из центральных персонажей романа Петра Верховенского – руководителя подпольных революционных групп в провинциальном городке пореформенной России. Однако амбиции Верховенского широко простираются в пространстве и во времени: мечтая совершить революционный переворот во всем Отечестве, он планирует новое общественное устройство, основанием которого будут страх, всеобщее доносительство, низкий уровень образованности, пьянство и разврат основной массы.

Эти перспективы изложены в тетради некоего Шигалева, идеолога организации. По законам памфлетного жанра Достоевский наделяет его малопривлекательным, близким к карикатуре обликом: "длинноухий… с мрачным и угрюмым видом…". Следуя тем же жанровым правилам, писатель использует утрированные, ужасающе-яркие картины для передачи бесчеловечной программы в монологе Верховенского: "Все рабы и в рабстве равны… Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями – вот шигалевщина!" Шигалевщиной со времени "Бесов" называется крайняя форма аморализма в политике, циничная разнузданность и жестокость тех, кто присвоил себе право распоряжаться чужой свободой. Как истинный демагог, Петр Верховенский эксплуатирует понятие "общее дело", однако за этим стоят личные амбиции, стремление к самоутверждению любой ценой.

Знаменем движения ("царевичем", "премудрым змеем") по-своему умный Верховенский предполагает сделать человека особенного, способного благодаря личностным качествам увлечь за собой. Выбор падает на обладателя "беспредельной" силы, образованного и утонченного аристократа Николая Ставрогина. Выбор этот не случаен и в другом отношении: в прошлом и настоящем Ставрогина – череда безнравственных поступков, едва прикрытых "эстетическими" резонами, оправданиями. Среди них молчаливое согласие на убийство убогой и, как часто у Достоевского, блаженной Хромоножки – Марьи Тимофеевны Лебядкиной, брак с которой, заключенный когда-то на пари, он в обществе пытается скрыть.

Образ Ставрогина в романе окутан тайной, эта личность предельно загадочная. Во время описываемых событий Ставрогин – вполне сформировавшийся человек, но образ этот имеет сложную духовную биографию. Когда-то в сознании его происходили активный поиск мировоззренческих оснований, внутренняя идейная борьба. Славянофильские, собственно православные идеалы, с одной стороны, и атеистические, революционные, с другой, свидетельствовали о противоречивости и одновременно богатстве внутреннего мира. Светлым князем вспоминает прежнего Ставрогина Хромоножка. Однако отсутствие нравственных оснований, абсолютных нравственных ценностей предопределили душевный надлом, опустошенность героя. Исследователи заметили, что фамилия героя имеет греческий корень, переводимый как "крест". Крест, доставшийся на долю героя, подвергает смысловой инверсии знаменитый евангельский эпизод. Ставрогин согнулся под тяжестью многочисленных измен: изменил высокому назначению, о котором мечтал, предавал и губил других, а затем погубил и себя, как Иуда.

Образ Ставрогина дал основание видеть в мистериальном конфликте гордости и смирения и – шире – во всей философско-эстетической концепции романа "Бесы" преломление так называемой "учительной литературы" в лице знаменитого христианского подвижника Иоанном Лествичника и выдающегося деятеля русской церкви Нила Сорского [82].

Творчески перерабатывая традиции христианской литературы, библейские, фольклорно-мифологические и известные в мировой литературе ситуации и образы, Достоевский добивается динамики развития действия и драматизма повествования. Оно ведется от лица хроникера-очевидца, "не знающего" дальнейших событий и "заинтригованного" вместе с читателем. Этот композиционно-повествовательный прием повторится в двух последних романах Достоевского. Страшный пожар, кровавые преступления в доме Лебядкиных, расправа над студентом Шатовым, отшатнувшимся от "движения", превращают жизнь города в бесовскую вакханалию. В ее орбите – бессмысленная гибель Лизы Тушиной, смерть Марии Шатовой и т. д.

Идейное самоустранение Кириллова также связано с "бесовщиной", хотя имеет и глубокие самодостаточные причины. Когда-то Ставрогин, которого Кириллов почитал за учителя, проповедовал ему атеизм, поэтому традиционного бога этот герой не признает. Он считает, что человек может путем самосовершенствования достичь необыкновенного, божественного могущества. "Если нет бога, то я бог". Могущество и высшую свободу он видит не во власти над людьми, а во власти над самым ценным – собственной жизнью: "Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия – это убить себя самому". В этой сюжетной ситуации отчетлив мифологический фон: в образе Кирилова парадоксально проявляются черты одновременно жреца и первой искупительной жертвы во имя перерождения человека в Человекобога: "Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу". Преодолевая животный страх, Кириллов стреляется. Демонстрирует ли он тем самым силу человеческого духа? С точки зрения христианской нравственности – нет, ибо человек не вправе распоряжаться Промыслом Бога. Кроме того Кириллов, беря в предсмертной записке на себя грехи Верховенского и его "пятерки", объективно помогает "бесам".