— А вот тот-то, вот тот, что поодаль стоит, — распалялась кудрявая женщина, сидевшая напротив. — Говорит, что не он мотыгу украл. А я ему говорю: как же не ты? К дочке моей женихаться ты ходил? Ты. На крыльце вечером ты с ней стоял? Ты. Так как же не ты украл?

— А он что? — поинтересовалась восседавшая рядом товарка.

— А он говорит, что тем вечером дома сидел, и женихаться теперь отказывается. Нет, ну где ж это видано, люди добрые⁈ Женихаться он не будет. А ведь мотыга-то, мотыга при нем осталась!

Веселый смех был ответом на жалобы женщины, да и она сама хмыкала вместе с остальными.

Нравились мне местные кумушки. Веселые, забавные. А главное, относились друг к другу по-доброму. Без злобы и недовольства. Если и поругаются, так мирятся сразу же. И меня они приняли в свой круг без промедленья. Не посмотрели ни на внешность, ни на хромоту, ни на желтую гнилую улыбку.

Жизнерадостные Тени, совершенно не опасаясь людских взглядов, резвились на лужайке по другую сторону источника. Хомка кувыркался вместе с ними и сиял такой счастливой мордашкой, что становилось завидно.

Мои драгоценные лессиры все еще мирно почивали в комнатах на постоялом дворе, но вот-вот уже должны были появиться. Хозяин харчевни обещал их привести.

Здешние мужчины вели себя немного сдержаннее, нежели женщины, но тоже отличались добрым нравом и улыбчивостью.

Молодые парни и девушки смущенно переглядывались, но их глаза так горели огнем веселья, что я не сомневалась, еще немного и пойдут в пляс вместе с Тенями.

Вскоре на поляне появились и мои друзья.

— Я тут, — махнула рукой я.

— Тала, — Данай явно выглядел встревоженным. — Мы волновались. Ты зачем ушла?

— Праздник начался. Тем более Хомка присматривает за мной.

— Ну да, заметно, — хмыкнул Нил, глядя, как мой Тенюшка с громким верещанием карабкается на бугорок, чтобы потом съехать вниз, словно с горки.

— Все нормально, честно. Тут такие милые люди.

— Это мы уже заметили, — оскалился Данай, присаживаясь рядом. — Пока шли сюда, какой-то благообразный старец попыталась втюхать мне свою лошадь в качестве передвижного средства.

— Ну, Данай, ты бы подумал, — усмехнулся Нил, усаживаясь с другой стороны. — Кляча была почти даром.

— Кляча? — удивилась я.

— Ну да, ей на вид было лет двести! Даже ноги тряслись, когда она стояла, — пояснил блондин.

— Зато почти бесплатно, — с улыбкой подначивал его Нил.

— Надо тебе, так бери, — отмахнулся Данай. — А вообще и, правда, надо бы завтра коней спросить. В конюшне, подле харчевни, я видел трех отличных лошадок.

— Я тоже. Слава богам, деньги еще есть, а значит дальше наш путь пройдет верхом.

— Здорово! — обрадовалась я, памятуя о длительной дороге. — Но это завтра, а пока, как насчет ужина?

Тут на всю поляну раздался хомячий крик:

— Тала, смотри!

Лессиры, конечно, не поняли слов, но тоже посмотрели на верещащего Тенюшку.

Хомик сидел на пушистой попке на самом верху бугра и ждал полного внимания с нашей стороны. Убедившись, что мы с интересом смотрим, поерзал… вздохнул… и, с поросячьим визгом, съехал вниз.

— Быстрее всех! — похвастался он, отряхиваясь и бегом забираясь обратно.

А мы с лессирами улыбались, наблюдая за этой кутерьмой, такой по-детски веселой и беспечной.

Праздник начался.

Стол ломился от яств. Тут было все и мясо, и солонина, и овощи, и фрукты, и свежий, только вытащенный из печи, хлеб. Нас потчевали разносолами и обносили дорогим вином. Лессиры сначала вежливо отказывались, но потом общий дух празднества захлестнул и их тоже. Напитки лились рекой. Даже я, чего уж скрывать, не удержалась и хлебнула пару раз. А через некоторое время ноги сами понесли в пляс.

Ой, как я вытанцовывала. Скажу вам честно, проведи на тот момент соревнования по пляскам, я б выиграла. Никто не мог так умело вертеть попой и трясти плечами, никто не мог так высоко закидывать ноги и так резво подпрыгивать на поворотах. И вообще, я там была самая-самая. Честно!

И лессиры тоже так думали. Оба. Вон, какими глазами они смотрели, когда я решила спеть. Наверняка, это была любовь. А голос у меня не хилый. Ежели надо спою так, что и по другую сторону леса услышат. Не верите? Сейчас покажу…

— Тала, тихо, ради всех богов, тихо, — почему-то шептал Нил, уводя меня в сторонку.

Ему что не понравилось? Так, наверняка, он просто плохо расслышал.

— Талочка, девочка моя хорошая, да заткнись ты! — дергал за руку Данай.

Фу, лессиры какие плохие. Не хотят восхищаться искусством. Вон другие люди смеются, значит, им нравится.

Я мужественно вырвалась из настойчивых объятий лессиров и возвратилась в круг.

— А давайте еще по одной? И я вам такое покажу! — обещала я, повиливая накладным бедром.

— Давай, давай! — весело скандировали сельчане, хлопая в ладоши.

— Тала, не смей! — шипел мне в лицо Данай.

— Тала, быстро спать! — крепко брал за плечо Нил.

— Человечка, ты шо, с ума сошла⁈ — надрывался Хомка.

— Ну чего вы все такие скучные? — уныло поражалась я.

А вокруг такие улыбчивые лица. И они все подбадривают, ожидая новой порции веселья.

Эх, не знаю, чем бы окончился этот вечер. Но слава благоразумным богам, хмельной угар вскоре свалил меня полностью. И помню только, как Нил подхватил обмякшую тушку своей нерадивой Талочки на руки и унес в сторону харчевни.

Чувствую, поутру будет хорошая взбучка. А ведь мы только-только стали друг другу ближе.

На утро в мозгу играл оркестр. Особенно трудились барабаны. Бом-бом-бом. Да что ж они никак не замолчат-то? Голова раскалывается. Бом-бом… Спустя минуту понимаю, что оглушающий стук просто биение сердца. Но, если бы вы знали, каким смертельным для меня в тот момент было любое звучание.

Бедная головушка, как же она болела. Еле-еле открыла глазки. Все плывет перед мутным взором, едва могу разглядеть бревенчатые балки потолка. Ага, значит лежу на спине. А может нет… Не знаю, не могу сориентироваться в пространстве.

Ой, шейка затекла. Больно-то как. Дернула головой и тут же, замутило. Осторожно, стараясь не сделать лишних движений, потянулась. Но поняла, что не могу распрямить ни руки, ни ноги.

Связали! Спасите, помогите!

Барахтаюсь, как младенец, и тут уже не до тошноты и головных болей. Дергаюсь, словно гусеница на сковородке и внезапно падаю куда-то вниз.

Ох… Это я с кровати свалилась… А страшные путы, ничто иное, как одеяло, в котором угораздило меня запутаться.

Бедная, несчастная страдалица, не успела нормально проснуться, как сразу столько ужасов натерпелась. И так мне себя жалко стало, так обидно за головушку больную, что тут же слезы потекли из опухших, покрасневших глаз.

— что человечка? Так пить захотела, что сама себе из себя воду льешь? — раздался откуда-то голос Хомки.

Пи-и-ить… Ну зачем он сказал?

— Дай пить.

Пресветлые боги, что это с голосом-то?

— Дай пить, — прошу я, а получается лишь хриплый, противный звук. — Пить дай!

— Тихо-тихо. что орешь-то? Ползи сюда.

Делать нечего, ползу на голос. Действительно, ползу. Передвигаюсь на пузе, боясь даже встать на колени.

— Давай смелее, еще чуть-чуть, — подбадривает Хомка.

Тыкаюсь головой в ножку стола. Фух, доползла. Пошарила рукой, нет, недотягиваюсь до стакана. Эх, придется вставать.

— Ой-ой-ой, как высоко-то.

— Тала, ты на колени только встала.

Мерзкий, гадкий Хома! Вот пройдет голова, ух и получишь ты от меня.

Наконец-то заветный стаканчик, до краев наполненный ключевой водицей, перед глазами. Пить! Взахлеб делаю несколько больших глотков. Вроде полегчало.

— Доброе утро, Талочка, — хором сказали два таких добреньких голоса.

Пресветлые боги! Оба лессира сидели рядом и с интересом наблюдали за моим пробуждением.

— Как спалось? Выспалась? — скалясь в ухмылке, поинтересовался Данай. — Это хорошо, потому как мы уже собрались и сейчас выдвигаемся в путь.