— И такое возможно в наше время!? — полувопросительно воскликнул Президент.
— Вы сами дали им карт-бланш, — жестко ответил, посуровев лицом, товарищ Сталин. — Слишком быстро отпустили вожжи… Забыли о том, что никоим образом нельзя давать народу внешнюю, понимаешь, свободу до тех пор, пока народ не подготовлен к свободе внутренне.
«По-моему, это сказал Герцен», — машинально отметил сочинитель.
«Какая разница, понимаешь, кто сказал, — протелепатировал ему, будто отпасовал, вождь. — Главное — правильно сказал. Подобный принцип действовал во все времена и народы».
И товарищ Сталин сказал об этом Президенту.
— Теоретически я тоже так считаю, — неуверенно произнес тот. — Готовить людей надо к свободе, готовить! Но хотелось быстрее…
— Быстро только кошки, понимаешь, любят друг друга, — безжалостно отрезал вождь. — Но котята у них появляются на свет слепыми… Вот вы и произвели на свет котят… Триста миллионов слепых и очумелых, понимаешь, граждан!
Он сделал резкий жест рукой, будто выдергивал из пустоты нечто, и Президент с писателем увидели, как Иосиф Виссарионович трясет неизвестно откуда появившейся у него газетой.
— Нарушил правило, понимаешь, — несколько смущенно сказал он. — Не удержался, чтоб не залезть в будущее… Это новая газета, у которой твердый знак на конце, крайне политизированный коммерсант номер семнадцать за 29 апреля 1991 года. Вот какой заголовок на странице одиннадцатой:
«ГОРБАЧЕВА УБЬЮТ 4 МАЯ?»
— Быть этого не может! — воскликнул Президент.
— Может, и даже раньше, — отрезал Сталин. — Вы это сами посмотрите… А заметку, понимаешь, прочтите… Только издали, в руки газету передать не могу. Она из будущего, как бы аннигиляция не случилась.
Станислав Гагарин приблизительно тоже и из рук Иосифа Виссарионовича прочитал:
«ГОРБАЧЕВА УБЬЮТ 4 МАЯ?»
26 апреля в редакцию «Твердого знака» позвонил неизвестный, категорически отказавшийся назвать свое имя, и сообщил о себе лишь то, что он гражданин СССР. Гражданин сделал не вполне обычное заявление:
«4 мая погибнет всем известный человек — Президент СССР Горбачев. Это будет результат покушения со стороны заинтересованных лиц. К власти придет молодой, малоизвестный в настоящее время генерал». На вопросы корреспондента «Твердого знака» неизвестный отвечать отказался, заверил лишь, что он — не душевнобольной.
Проверить последнее у редакции возможности, разумеется, нет. Тем не менее мы уверены, что или это неудачная шутка, или звонивший был не вполне искренен по поводу своего здоровья. Однако чем черт не шутит, пока Бог спит. Поэтому считали своим долгом опубликовать это предупреждение».
— И все? — разочарованно спросил Президент.
— Вам этого мало? — вопросом на вопрос насмешливым тоном ответил Сталин, резким движением возвращая листок в будущее. — Хотите узнать фамилию генерала?
— Чушь все это, желтая бредятина, — сердито вмешался в разговор Станислав Гагарин. — Нет никакого генерала! Обычная провокация демократов! И запах соответствующий… Плюс явное подстрекательство!
«Эти строки романа я буду писать рано утром уже 30 апреля, — подумал он. — У себя дома, на Власихе. В восемь утра Володя Беликин заберет меня, он будет первым кому покажу сообщение в «Твердом знаке», к тому времени номер будет уже у меня. Мы поедем с ракетчиками в их Главное инженерное управление, а в одиннадцать утра с Полянским и Сорокоумовым меня ждут в Управлении делами ЦК КПСС, где подписан уже договор о совместных предпринимательских делах. Покажу заметку и там. Как отнесутся к сообщению эти люди? Напишу об их реакции позднее, когда вернемся на дачу Президента и посмотрим, как хозяйничает в его доме сотворенный ломехузами монстр».
…Столбы дыма и пыли, поднявшиеся на месте двойного взрыва, в котором исчезли машины Президента и его конвоя, достигли высоты, на которую подняла их освобожденная сила заложенных на Крылатском мосту фугасов.
И едва зловещие клубы принялись оседать, Президент резко повернулся, хрустнуло осыпавшееся оконное стекло под его каблуками.
— Никому и ничего не сообщать, — отрывисто и сильно сказал он бесстрастному помощнику. — Возвращаемся в Рублево. Эти товарищи, — величественный, прямо-таки царский кивок в сторону писателя и вождя — поедут с нами.
LXVI. АЛЬТЕРНАТИВА
— Дулце ет докорум эст про патриа мори, — бесцветным голосом, ни к кому не обращаясь и глядя перед собой, произнес Президент.
«Сладостно и почетно умереть за Отечество», — мысленно перевел с латинского Станислав Гагарин и подумал, что тот, кто сидел сейчас рядом с водителем скромной, по сравнению с бронированным рыдваном Лихачевского завода, «Волгой», изучал латынь на юрфаке МГУ. Мертвый язык полагался по первости и им, студентам мокичевского ВЮЗИ, для более обстоятельного постижения курса римского частного права, но едва будущий сочинитель поступил в институт, латынь из программы конфисковали.
Незачем, решили наверху, практическим работникам советской юриспруденции забивать верхние баки с серым веществом еще и языком Вергилия и Тацита. Общаться им с подопечными приходится в основном на фене…
С Крылатского они выехали крадучись, с предосторожностями, начальник охраны Президента дело знал туго и быстро распределил небольшую группу людей по машинам, укрывшимся в глубине двора многоквартирного дома, из которого наблюдали они за взрывом на мосту.
— Прошу вас ко мне, — любезно улыбнулся писателю Президент, когда Иосиф Виссарионович сказал, что доберется до Рублевской дачи главы государства на председательском, мягко говоря, подержанном автомобиле, который должен был вести Владимир Беликин.
— Могу тогда взять с собой парочку ваших, — деловито предложил Сталин, но Президент сказал, что его парни знают собственное место и найдут на чем вернуться восвояси.
— Как хотите, — пожал плечами вождь, проворно проскользнувший на переднее сиденье гагаринской светлой «Волги», Володя дал газ, и машина стремглав выскочила со двора первой.
Писатель с внезапной грустью проводил их взглядом, недоброе предчувствие куснуло сердце.
«Спокойно, спокойно, — помыслил Станислав Гагарин, стараясь расслабиться и вызывая тепло в левую половину груди. — Тревожиться не стоит, все идет путем…»
«Волга» с охраной попыталась выехать раньше, нежели вырулит на выход президентская машина, но высокий пассажир, кроме него с писателем в этом автомобиле никого не было, проговорил для водителя средних лет: «Шумните им, Сергей Иванович». Тот вякнул особого голоса клаксоном, топтуны притормознули, и на особицу сработанная в Нижнем Новгороде спецмашина с форсированным двигателем мягко вывалилась на проезжую часть.
Впереди светилась «Волга» председателя, она увозила товарища Сталина. Бывший десантник, Володя Беликин развил неплохую скорость, и Сергей Иванович добавил ходу, чтоб не терять лидера из виду.
Президент полуоборотился с переднего сиденья.
— Вы давно… Как это лучше сказать… Знакомы, что ли? — спросил он у Гагарина.
— Чуть больше года, — улыбнулся сочинитель. — И всю жизнь… Как, впрочем, и вы, товарищ Президент.
— Называйте меня по имени и отчеству, — вздохнул глава государства. — Да, с товарищем Сталиным связаны двадцать два года жизни… Куда от этого денешься?
— Это иной Сталин, — осторожно возразил писатель.
— Все равно, — как-то обреченно махнул Президент. — Мы его дети — сыновья и дочери, братья и сестры. Кричим вот сейчас, обретя как будто свободу, обоюдоострую, подчеркну, свободу, о сталинских репрессиях, культе личности, тирании… А того не в состоянии смекнуть: мы пережили величайшую эпоху в истории человечества, стали свидетелями и участниками небывалого взлета человеческого духа, пусть и тоталитарного, но Возрождения. Не находите, Станислав Семенович?
