Морские десанты, высаженные в Бомбее и Калькутте, вступили в вооруженные столкновения с японцами и со значительными потерями были отозваны в Тихоокеанский бассейн. Индию заняли японцы, и Советский Союз согласился с этим, удовлетворившись тем, что по Харбинскому договору 1943 года северная часть Монголии и Ляодунский полуостров с Порт-Артуром, районом Китайско-Восточной железной дороги, а так же Южный Сахалин без Курил, были возвращены России.

— Вернули, понимаешь, только наше, мать иху, японцев, так, — проворчал Иосиф Виссарионович. — Ну, а какова моя роль в этой войне?

— Вас тогда не было, товарищ Сталин, — ответил Левитан.

— Как не было?! — возмутился вождь.

— Вас и сейчас нет, — спокойно произнес голос, но это был уже иной голос. — Еще немного, небольшое усилие, и вы смените образ… Тираннозавр, муравей, первобытный радетель за кооперацию, Вождь всех времен и народов! Кто еще?

Голос смолк, а на экране проигрывались альтернативные варианты: шла атомная война между заокеанской державой и Федерацией четырех государств. Бомб у Америки было немного. Поначалу лишь три, и янки сбросили их на Нижний Тагил, Гамбург и Вечный Город. И товарищ Сталин — или кто там был в его обличье?! — увидел вдруг, как в жарком огне атомного взрыва расплавился вдруг считавшийся бессмертным римский Колизей. Это почему-то потрясло его сильнее остальных разрушительных картин ядерного апокалипсиса.

На большой подводной лодке, оснащенной двухступенчатой баллистической ракетой, бородатые парни гросс-адмирала Деница подобрались к американскому побережью и ахнули атомной бомбой по Нью-Йорку.

Гибель стоэтажного Эмпайр Стейтс Билдинга на Сталина впечатления не произвела.

— По Белому Дому надо было ударить, мудаки, — проворчал вождь. — А где наши умники? Почему отстаем? Где Лаврентий? Вызовите его сюда!

«Зачем я это сделал? — испугался вдруг Сталин. — Ведь сейчас Берия увидит, что я вовсе не товарищ Сталин… Что тогда будет?»

Экран в окне погас. Теперь оно стало зеркалом, к нему подбежал тот, кто еще мгновение назад считал себя Вождем всех времен и народов.

На него смотрело чужое, невиданное им прежде лицо.

— Кто вы? — громко спросил незнакомца товарищ Сталин, или тот, кто им только что был.

— Писатель Станислав Гагарин, — растерянно проговорил человек в зеркале.

— Бежать тебе, понимаешь, надо, товарищ писатель, — усмехнулся тот, кто вел переговоры с Гитлером, не сразу соображая, что это ему надо спасаться, стремглав удирать из этого кабинета, исчезнуть из Кремля, скрыться от охранников, которыми, разумеется, переполнено древнее сооружение, символ русского духа, олицетворение несокрушимого Третьего Рима.

Отпрянув от зеркала, Станислав Гагарин мельком взглянул на пораженного произошедшей со Сталиным метаморфозой германского фюрера.

«Довелось вот и с Гитлером пообщаться, — со странной веселостью, в которую перерос вдруг охвативший было страх, подумал писатель. — Тираннозавром я был, муравьем-социалистом тоже… Может быть, в фюрера превратиться? А что! Сочинителю и не такое подвластно…»

Отогнав праздные на сей момент мысли, он приветственно поднял руку, махнул на прощание сталинскому гостю и выглянул в приемную. Сидевший за столом Поскребышев поднял голову и недоумевающе глянул на незнакомого человека.

— Вы к кому, товарищ? — спросил он.

— Субстанция есть причина самой себя, — ответил писатель. — Или ничего не существует, или существует так же и существо абсолютно бесконечное. Вам известно, товарищ Поскребышев, что в вечности нет никакого когда, ни прежде, ни после? И вообще — обладаете ли вы cogitatio…

— Чего-чего? — переспросил Поскребышев, поднимаясь из-за стола.

Цитаты из сочинений Бенедикта Спинозы не смутили помощника вождя, рука его уже легла на кнопку звонка общей тревоги.

— Бесконечная способность мышления, объективно существующая в природе, один из атрибутов субстанции, — разъяснил Станислав Гагарин и резко бросился к двери, которую уже открывал возникший вдруг охранник.

Писатель сбил его, ударив головой в живот, увернулся от второго, долговязого парня в гимнастерке без знаков различия, проскользнул в комнату, примыкавшую к приемной, и бросился по крутой лестнице вниз.

Он слышал голоса и тревожные звонки наверху, но за ним никто не гнался, и Станислав Гагарин понял, что удачно выбрался на запасный ход.

А что потом? — мелькнула мысль. — Меня наверняка ждут во дворе. Кремлевский дворец, разумеется, оцепили.

Он подумал: ему необходимо найти некий выход, который вовсе не в том, чтобы исхитриться уйти от погони.

Тут лестница кончилась, и писатель оказался перед дверью, за которой, он это чувствовал, находилось решение, существовал выход из существующего положения.

— Зеленая калитка, — вслух произнес Станислав Гагарин. — Сейчас я открою ее и увижу брусчатку кремлевского двора, где меня ждут изготовившиеся к стрельбе люди Лаврентия Павловича. Но за дверью может оказаться и вовсе другой мир. Что или кто определит его обличье?

Писатель взялся за ручку двери и помедлил, размышляя.

— Всегда будь самим собой, — напомнил он себе. — Тогда Машине станет не под силу обманывать тебя электронным наваждением.

Он решительно толкнул зеленую калитку и вошел в собственную квартиру.

Варвары или, если хотите, аборигены суть баранье стадо, а мы для них волки. Все же хорошо знают, что бывает с овцами, когда волки забираются в овчарню…

Толпа баранов закроет глаза на все еще и потому, что мы пообещаем вернуть им отнятые свободы, после усмирения врагов мира и укрощения политических партий.

Надо ли говорить о том, как долго они будут ждать такую сладкую для них и призрачную свободу?

Для чего мы внушили варварам-аборигенам эту политику, внушили, сохранив в тайне ее внутреннюю, истинную сущность?

Мы сделали сие для того, чтобы обходным маневром добиться того, что недостижимо для нас, потомков космических пришельцев, прямым путем. Нашим целям служат и всевозможные тайные организации разнообразного спектра, от масонских лож до левых террористических бригад. Они сами не знают, что действуют во имя наших целей, служат нашему делу и прикрывают истинные задачи Конструкторов Зла.

…Искусство управлять массами и отдельными лицами посредством ловко подстроенной теории и фразеологии, придуманными нами правилами общежития и иными уловками, в которых аборигены не разбираются, принадлежат специалистам, составляющим наш административный корпус. Эти профессионалы воспитаны на умении четко и глубоко анализировать наблюдаемые явления, изучать тонкости, принимать во внимание мельчайшие соображения.

Здесь у нас нет соперников, как нет их и в составлении планов политической работы и солидарности в действиях.

С нами могли бы соперничать бывшие наши соратники, которые откололись от племени пришельцев, ибо стали жертвою неполного и искаженного замещения личности. Речь идет о тех, кто не понял или не принял, это все равно, целей Конструкторов Зла и предпочел Христа, образовав Орден иезуитов. Они попытались соперничать с нами, но мы сумели скомпрометировать их в глазах варваров, показали иезуитов бессмысленной толпе как организацию явную, сами же с тайной организацией оставшись в тени.

Временно с нами могло бы совладать всемирное объединение аборигенов. Но глубокие корни разлада между ними, подогреваемая нами межнациональная рознь помешают им действовать единым фронтом.

Эти корни вырвать уже нельзя!

Мы противопоставляем друг другу личные и национальные интересы аборигенов, религиозные и племенные различия, культивируем взаимную ненависть, которую растим в их душах двадцать пять веков. Потому ни одно государство, вознамерившееся бороться с нами, не встретит поддержки, ибо каждый приучен думать: союз против нас невыгоден ему самому. Мы слишком сильны, чтобы не считаться с нами. Ни одна держава не может заключить с кем-либо хотя бы и небольшого частного соглашения, чтобы к нему не были тайно причастны мы.