Но возвращенные к жизни люди, испытавшие, точнее прикоснувшиеся к смерти, приобретают особое знание, они обладают непостижимым для обычных смертных опытом, ведают о том, что будет происходить впредь с ними и их близкими, обладают способностью общаться с обитателями иных миров, загадочно угадывать в людях то, что простым смертным неподвластно, скрыто за семью замками.

Приобрел ли иные способности Станислав Гагарин? Превратился ли председатель «Отечества» в сверхчеловека или остался пусть и незаурядным, но земным писателем?

Когда он узнает об этом да и узнает ли?

Но, может быть, другие люди расскажут или дадут ему понять: он вовсе не такой, как они…

Тем временем, монстр спустился в сад, прошел с десяток шагов и остановился, видимо, подчиняясь особому приказу вождя.

Теперь они стояли на верхней площадке крыльца, как будто бы судьи, вознесенные над приговоренной жертвой, на спину которой взирали, готовые привести в действие приговор.

И хотя палачом определен был, разумеется, товарищ Сталин, у писателя не исчезало чувство сопричастности к тому, что сейчас произойдет.

Сочинитель подумал о шопенгауэрской проблеме истинности смерти, подлинности небытия, принимаемого им как небытие вечно живущей Воли. Окружающий мир писатель воспринимал, как организацию, созданную его личностью, сцементированную и направляемую к действию намерениями существа, носящего семантический ярлык, на котором начертано Станислав Гагарин. Он уже не мог использовать выход неведения, ибо слишком много узнал, целый год общаясь с галактическим существом, обладавшим сверхинформацией Вождем всех времен и народов.

Гедонизм и эпикурейство не свойственны были писателю, который лишь иногда в прежние годы, когда находился во власти Жидкого Дьявола, мог под воздействием алкоголя воскликнуть: «Пей-гуляй! Однова живем!» Теперь наступила свобода и Жидкий Дьявол оказался бессилен перед гагаринской идеей принципиальной трезвости.

И третий выход не годился для него, ибо тогда предстояло признать, будто жизнь есть зло, жизнь бессмысленна и абсурдна, ибо всегда ведет к смерти.

Сей путь Станислав Гагарин всегда почитал архиложным, ибо писатель полагал для себя непременной обязанностью бороться до конца, он считал себя бессмертным в череде поколений.

Активное начало всегда двигало им, а всякое нытье и слабость духа Станислав Гагарин отрицал, резонно полагая их достойными презрения происками ломехузных сил.

Вперед и выше!

Девиз гагаринского рода определял характер, личность этого человека.

— Не зарывайтесь, — пришел в сознание голос вождя. — Скромнее надо быть, скромнее! Помните эти бесхитростные слова, произнесенные однажды для вас маленькой дочерью Еленой. Вы нравитесь, понимаешь, товарищу Сталину, но пусть об этом никто не узнает.

— Кончайте с ним! — вновь приказал Президент.

Двойник главы государства обреченно ждал, стоя к ним спиной, терпеливо ждал, когда эти люди прекратят неопределенное его состояние.

Иосиф Виссарионович вздохнул.

Видимо, он хотел сказать нечто, но передумал и махнул рукой.

Привычные уже сочинителю молнии-стрелы сверкнули в весеннем воздухе и, едва долетев до монстра, превратили нейтринное существо в облачко светящейся эманации.

— Пойдемте, товарищи, в дом, — повеселевшим голосом предложил Президент. — Про пирожки слыхали? Заодно обсудим, какая вам нужна помощь, какой фактор задействовать, чтобы процесс пошел…

Он почтительно пропустил вождя вперед.

Уже в доме, приотстав от товарища Сталина, писатель склонился к уху Президента и шепотом спросил:

— Тогда, после площади… У Мадам Галинá… Вырезать ничего, надеюсь, не успели?

Хозяин дачи неопределенно хмыкнул.

— Спасибо товарищу Сталину. Вовремя пришел на помощь. На этот раз, к счастью, обошлось, — ответил, улыбнувшись, глава государства.

Незадолго до первой встречи с Президентом Станислав Гагарин приобрел в Голицынском книжном магазине две брошюры Николая Онуфриевича Лосского «Характер русского человека».

О его знаменитой книге «Основание интуитивизма» писатель только слыхал, знал о ее существовании косвенным образом, через работы иных философов. Поэтому он тут же ухватил с полки «Характер», унес в комнату Дома творчества и, забыв о романе «Вторжение», над которым заканчивал работу, готовясь перейти к последним главам с Президентом, весь день, это была суббота, перелистывал страницы, делая на полях заметки, выписывая целые абзацы.

«Говорят иногда, — писал Лосский, — что у русского народа — женственная природа. Это неверно: русский народ, особенно великорусская ветвь его, народ, создавший в суровых исторических условиях великое государство, в высшей степени мужествен. Но в нем особенно примечательно сочетание мужественной природы с женской мягкостью».

Писал Лосский и про отсутствие у русских людей злопамятности, ссылался на слова английского корреспондента, наблюдавшего отношение солдат к пленным туркам во время войны 1877–1878 годов: «русская армия—армия Джентльменов».

А эти строки Станислав Гагарин попросту выписал, намереваясь использовать в «Дневнике Отечества» или еще в какой публицистике, в обвинительной речи против ломехузов и русофобов:

«Большевистская революция есть яркое подтверждение того, до каких крайностей могут дойти русские люди в смелом искании новых форм жизни и безжалостном истреблении ценностей прошлого. Поистине Россия есть страна неограниченных возможностей… К тому же русские люди, заметив какой-либо собственный недостаток и осудив его, начинают энергично бороться с ним и благодаря сильной воле, успешно преодолевают его».

Сочинитель вспомнил вдруг Лосского, его слова о незлобивости русского народа, когда над территорией Научного центра, в котором агенты Конструкторов Зла год назад наводили на писателя фантастические чары Метафора — машина полчаса назад была уничтожена им собственноручно, над логовом наукообразных ломехузов, прикрывавшихся вывеской заурядного исследовательского института, возникла вдруг эскадрилья боевых вертолетов.

О том, что сейчас произойдет, как исчезнет убежище Метафора с лица Подмосковья, Станислав Гагарин хорошо представлял. Он сжал левой рукой неостывший еще ствол автомата, висевшего на правом плече, и вздрогнул, когда зависшие в воздухе вертолеты выпустили из темных, невидимых в черноте ночи туловища смертоносных ракет.

Одновременно рванули снаряды, заложенные саперами десантников, которых выделил Президент для окончательного срыва операции «Вторжение».

Товарищ Сталин просил роту-другую, ему хотелось избежать утечки информации, обеспечить ограждение, предотвратить гибель случайных людей, оказавшихся в зоне боевых действий.

— Не мелочитесь, товарищ Сталин, — поморщился глава государства. — Я выделяю вам десантный полк. Действуйте по всей гамме!

Но когда главное здание института вдруг вздыбилось, словно чудовищный великан подбросил его рукою, затем раскололось и принялось разваливаться, дробясь под ударами ракет, утопая в клубах пламени и дыма, вместо чувства утоленного торжества, позабыв о возмездии, Станислав Гагарин испытал сожаление.

— Готовы простить? — насмешливо спросил Иосиф Виссарионович. — Странные вы, понимаешь, люди — русские… Никогда не мог постичь вас до конца, хотя целую жизнь пытался думать по-вашему и жить… Вас, письменник, ломехузы бы не пожалели.

— Не сомневаюсь, — спокойно отозвался писатель. — Сегодня вы могли наблюдать меня в деле. Разве я пощадил кого-либо?

— Не заметил, — просто сказал вождь.

— Но это в бою, в нем иное упоенье, другая ипостась, святая ярость, жажда мести. А сейчас… Мне начинает казаться, что мы совершили некую ошибку. Только вот не ухвачу пока — в чем заключается она.

Тем временем, к многогектарной площадке, приютившей пока еще не разрушенные строения исследовательского института, подходили новые эскадрильи вертолетов.