Он продолжал говорить, когда сверху загудел лифт, и друзья отпрянули от того места, куда должна была прибыть кабина.

— Станьте по обе стороны, — распорядился вождь. — Я встречу гостя… Кажется это именно тот, кто нам нужен.

«Как он преобразился! — с восхищением подумал о Сталине Николай Юсов. — Тогда на Власихе был иным, спокойным, медлительным, заторможенным даже… А здесь прямо-таки горный орел, беркут! Вспомнил, небось, молодые годы, когда грабил почтовых инкассаторов, пополняя партийный фонд большевиков».

Кабина лифта остановилась точно на их этаже. Небольшая пауза — и дверь с легким шелестом распахнулась.

— Товарищ Сталин, вы верите в коммунизм? — спросил вдруг Юсов.

Иосиф Виссарионович усмехнулся и отложил в сторону нож, которым разрезал кусок поджаренной колбасы, принесенной к обеду Тамерланом Ходовым. Земляк отсутствующего хозяина квартиры, в которой собралась боевая группа «Отечества», работал сегодня в продовольственном магазине.

Сакраментальный вопрос слетел с Николаева языка неожиданно, и поначалу Юсова будто опалило жаром, когда он сообразил, о чем спрашивает человека, имя которого многие годы совпадало в сознании миллионов с самим понятием коммунизм.

Дурандин, Дима Лысенков и Казаков озадаченно — вопрос Юсова явно их ошеломил — и оцепенело смотрели на товарища Сталина, не решаясь взглянуть на смельчака, который и сам был не рад сорвавшимся словам, но теперь упрямо держался молодцом и с неким даже вызовом ждал ответа.

— Хотели, понимаешь, смутить товарища Сталина? — сощурился, улыбаясь, вождь, и в голосе его обозначались скорее сочувственные, жалеющие бывшего майора ВВС нотки. — Не возражайте, я это вижу, понимаешь… Но товарища Сталина вряд ли чем можно смутить, молодой человек. И это хорошо, что вы спросили меня о коммунизме, моей вере в него как раз перед ответственной, понимаешь, и опасной операцией.

— Насколько высок уровень опасности? — деловито спросил Геннадий Иванович.

— Настолько, что вы можете не увидеть больше любимую Валентину Степановну и ваших сыновей, подполковник Дурандин, — просто ответил вождь.

…Когда они собрались вчетвером на квартире Станислава Гагарина, Иосиф Виссарионович рассказал о том, что произошло в последние три дня.

С предельной откровенностью Сталин поведал Юсову, Лысенкову, Дурандину и Казакову, их всех Николай усадил за обеденный стол в гостиной, в крохотной кухне не уместились, о причине срочного сбора. Не скрывал вождь и собственной миссии, рассказал о Звезде Барнарда, о планете, созданной там Зодчими Мира и являющейся аналогом Земли.

Главное внимание Сталин уделил операции «Вторжение», которую ломехузы уже начали, захватив в плен председателя «Отечества».

— Это для них проба пера, — сказал вождь. — Ломехузы пытаются заместить у писателя личность. Внешне он остается прежним, но это будет иной человек, исповедующий, понимаешь, принципы, по которым действуют прислужники галактических Конструкторов Зла.

— И фамилия не изменится? — спросил Вадим Казаков.

— К сожалению, — вздохнул Иосиф Виссарионович. — И в пятом пункте анкеты будет написано «русский». И прекрасная родословная сохранится… А личность возникнет иная. И по существу это будет уже не писатель Станислав Гагарин, истинный патриот Отечества, а некий духовный монстр, верный слуга ломехузов, опасный для России и остального мира носитель вселенского зла. И опасность его удесятеряется тем, что он вовсе, понимаешь, неуязвим, ибо внешне подобный замещенный надежно, я бы даже сказал, безупречно замаскирован.

— У нас в МГУ таких замаскированных навалом, — проворчал Дима Лысенков.

— Они имеются повсюду, — заметил Дурандин.

— Их только на картофельном поле не сыщешь, да в литейном цехе, в угольных шахтах не найдешь, — дополнил Вадим.

Юсов промолчал. Он думал сейчас о судьбе отца по закону, то бишь, тестя своего, и от мысли, в кого вдруг превратится новый Станислав Гагарин, ему становилось жутко.

— Успокойтесь, молодой человек, — обратился к нему Иосиф Виссарионович. — Личность вашего тестя не поддается замещению, ибо он от рождения наделен даймонием, особым качеством, внутренним голосом, даром предвидения, способностью увлекать возникшими в сознании идеями окружающих его людей.

— На себе это испытываю, — улыбнулся Геннадий Иванович.

— Вот именно, — отозвался вождь. — У ломехузов ничего не выйдет. Другим Станислав Гагарин не станет. Но психика его подвергается серьезному испытанию. Такие люди, как он, не принимают навязываемые им личностные формы, но могут попросту не выдержать физически той череды экспериментов, которые ломехузы ставят над писателем.

— Что же они с ним делают?! — воскликнул Лысенков.

— Трудно сказать… Ибо даже мне не под силу проникнуть в сознание другого человека, сознание каждого, понимаешь, сугубо индивидуально, товарищ аспирант Дима… Вам это должно быть известно. Могу только предположить: писателя полностью изолировали от внешней среды и подключили к сложной, понимаешь, электронной машине, которая создает иллюзию существования виной действительности. Какой? Об этом мы узнаем от Станислава Семеновича, когда он будет среди нас. Если он, понимаешь, захочет рассказать о пережитом.

— Если я правильно понял, — подал голос Вадим Казаков, — то наш шеф проживает сейчас за каких-то других людей…

— Необязательно людей, — ответил Сталин. — Он может пребывать в самых, понимаешь, фантастических обличьях.

— Но ведь это крайне опасно для его собственной личности! — воскликнул Дурандин.

Товарищ Сталин поднял руку с зажатой в кулаке погасшей трубкой и обвел выставленным вперед мундштуком соотечественников, сидящих за столом.

— Потому я и собрал вас здесь, — сказал он. — И вы правы, товарищ, подполковник. Переход из личности в личность может быть только неполным, как наведенное, но вполне реалистическое по восприятию сновидение. Или можно нравственно, понимаешь, изменить личность, как делают сие ломехузы с будущей агентурой, с теми, кого обрекают служить им после смены духовных параметров. Полный, физический переход из личности в личность принципиально невозможен. Между разными, понимаешь, стадиями такого превращения лежит распад психики, а это означает конец для данного человека.

— Так это же форменное убийство! — вскричал Геннадий Иванович.

— Именно, — подтвердил Иосиф Виссарионович. — И число жертв ломехузов уже велико. Особенно много их стало в эпоху грандиозной, понимаешь, по выражению Кагановича, акции ЦРУ, вашей, так называемой, перестройки…

— Нашей?! — едва ли не вместе спросили все четверо.

— Ну-ну… Я не совсем точно выразился, — усмехнулся Сталин. — Но разве не приводили вас в изумление те, кто больше всех драл горло за правителей застойного режима, а сейчас вдруг превратились в ярых ниспровергателей, понимаешь, тех идолов, которым на памяти современников поклонялись?

Если мы хотим из паровоза сделать самолет, то мы столько должны приделать к паровозу новых, понимаешь, частей, то когда он вдруг полетит, то эта машина не будет уже бывшим паровозом, а самым что ни на есть аэропланом.

Так и с заменой личности. Если попытаться превратить вас, товарищ Казаков, в аспиранта МГУ товарища Лысенкова, то новая личность так мало будет похожа на вновь созданную, что подобную операцию следует, понимаешь, рассматривать как убийство.

Пример был шуточным, соратники заулыбались.

— Значит, ломехузы суть элементарные убийцы? — спросил Николай.

Сталин пожал плечами.

— Вопрос неоднозначный, товарищ коммерческий директор. Технология души — безнравственна сама по себе. Ценность любой личности в ее неповторимости. Даже если мы обогатим среднего по интеллекту человека необыкновенными способностями, но при этом от прежнего Я данного индивидуума не останется ничего, подобное деяние и будет самым примитивным, понимаешь, убийством.