Во всей деревне, вероятно, не найдется человека, который не слышал бы ружейного выстрела Гийома и рычания медведя.

Медведь бросился прочь и промчался в десяти шагах от Гийома, не заметив охотника, так как тот спрятал руки и голову в мешок и вновь стал неразличим на фоне камня.

Сосед наблюдал за этой сценой, стоя на коленях и опираясь левой рукой о землю, а в правой руке сжимая карабин, побледнев и затаив дыхание. А ведь он смелый охотник! Так вот, он признался мне, что в ту минуту ему хотелось лежать в своей постели, а не сидеть в засаде.

Но дело стало куда хуже, когда он увидел, что раненый медведь, описав полукруг, старается идти по своим вчерашним следам, которые вели прямо к тому месту, где прятался Франсуа. Он перекрестился, а надо сказать, наши охотники весьма набожны, препоручил свою душу Господу и проверил, взведен ли курок его карабина. Медведь был уже всего в пятидесяти шагах от него; он рычал от боли, останавливался и принимался кататься по земле, кусая раненый бок, а затем вновь продолжал свой путь.

Он неумолимо приближался и был уже не более, чем в тридцати шагах от охотника. Еще две секунды, и медведь уперся бы в ствол ружья Франсуа, как вдруг он замер на месте, с шумом втягивая ноздрями воздух, доносивший запахи со стороны деревни, издал страшное рычание и двинулся в сад Гийома.

«Берегись, Гийом, берегись!» — закричал Франсуа, бросаясь вслед за медведем.

Забыв обо всем, он думал лишь о том, как спасти друга: было ясно, что Гийому грозит смертельная опасность, если он не успеет перезарядить ружье.

Франсуа не успел сделать и десяти шагов, как раздался вопль. Это был голос человека, кричавшего одновременно от ужаса и от смертельной боли; человека, вложившего в этот крик всю силу своих легких, все свои страстные мольбы, обращенные к Господу, и призыв о помощи, адресованный людям:

«Ко мне, на помощь!..»

За этим криком Гийома не последовало ни единого стона, ни единого звука.

Франсуа уже не бежал, а летел, не чуя под собой ног, и склон горы ускорял его бег. По мере приближения к камню он все отчетливее различал чудовищного зверя, копошащегося в тени валуна; медведь топтал лапами тело Гийома и клыками рвал его на части.

Франсуа остановился в четырех шагах от животного, но медведь с таким ожесточением терзал свою добычу, что, видимо, даже не заметил человека. Франсуа не осмеливался выстрелить, поскольку его сотрясала крупная дрожь и он боялся промахнуться и попасть в Гийома, который мог быть еще жив. Охотник подобрал с земли камень и бросил его в медведя.

Зверь в ярости обернулся в сторону нового врага; они находились так близко друг к другу, что медведь встал на задние лапы, собираясь передними задушить человека; Франсуа почувствовал, как дуло его ружья уперлось в грудь медведя. Машинально он нажал пальцем на курок: раздался выстрел.

Медведь упал навзничь: пуля пробила ему грудь и раздробила позвоночник.

Оставив медведя, который пытался уползти, воя и загребая землю передними лапами, Франсуа подбежал к Гийому. Но глазам его предстал уже не человек и даже не труп. Это было кровавое месиво из костей и мяса, голова же была обглодана почти полностью.[27]

И тогда Франсуа, заметив, что в окнах домов замелькал свет, а значит, какое-то количество жителей деревни проснулось, несколько раз подряд позвал на помощь, давая тем самым знать, где он находится. Вскоре прибежало несколько крестьян с ружьями: они вооружились, услышав крики и выстрелы. А затем и вся деревня собралась в саду Гийома.

Его жена прибежала вместе с остальными. Это была душераздирающая сцена. Все присутствующие плакали как дети.

По всей долине Роны объявили сбор пожертвований в пользу жены Гийома, и было собрано семьсот франков. Франсуа отказался в ее пользу от премии за убитого медведя и отдал ей деньги, вырученные им от продажи шкуры и мяса медведя. Ну и каждый поспешил прийти ей на помощь, чем только мог. Все хозяева гостиниц согласились открыть у себя подписной лист для пожертвований, и если вы, сударь, пожелаете внести в него свое имя…

— Еще бы! Дайте мне его поскорее!

Я как раз вносил в подписной лист свое имя и сумму своего пожертвования, когда вошел крепкий белокурый парень среднего роста: это был проводник, с которым я завтра должен был отправиться в Шамони; он пришел справиться у меня, в котором часу я намерен отправиться на следующий день в путь и какой способ передвижения я предпочитаю. Мой ответ отличался как краткостью, так и ясностью:

— В пять часов утра, пешком.

Проводник был точен как часы. В половине шестого мы уже шли по улицам Мартиньи, где мне не удалось увидеть ничего примечательного, кроме трех или четырех кретинов: сидя на пороге родительского дома и тупо глядя перед собой, они грелись в лучах встающего солнца. Выйдя из деревни, мы перешли через реку Дранс, которая, спускаясь с горы Сен-Бернар, течет по долине Антремон и впадает в Рону между Мартиньи и Ла-Батиа. Почти сразу мы свернули с дороги на тропу, которая постепенно углублялась в долину, прилегая правой стороной к восточному склону горы.

Когда мы прошли около полульё, проводник предложил мне обернуться и полюбоваться пейзажем, открывшимся нашим глазам.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, какое важное политическое значение придавал Цезарь обладанию Мартиньи, или, если вспомнить имя, какое он дал этому городу в своих «Записках», Октодурумом. Благодаря своему географическому положению городу предстояло стать центром, откуда Цезарь мог вести военные действия в Гельвеции, вступая туда по Тарнадской долине; в Галлии, вступая туда по дороге, по которой мы шли теперь с проводником и которая вела в Савойю; и наконец, в Италии, вступая туда по перевалу Ostiolum montis Jovis[28], ныне именуемому Большим Сен-Бернаром, — через него он приказал проложить римскую дорогу, соединившую Милан с Майнцем.

Стоя на перекрестке этих четырех дорог, мы могли проследить, насколько хватало глаз, а иначе говоря, насколько это позволяли причудливые очертания Главного Альпийского хребта, по которому пролегал наш путь, как эти дороги разбегаются в разные стороны.

Первое, что привлекает ваш взгляд в этой необъятной панораме, это находящийся в ее центре старинный город Мартиньи, в котором во времена Ганнибала жили те самые полугерманцы, о каких говорят Цезарь, Страбон, Тит Ливий и Плиний, и который благодаря своему выгодному местоположению удостоился страшной чести видеть, как под его стенами проходят армии трех исполинов современного мира: Цезаря, Карла Великого и Наполеона.

Оторвавшись от Мартиньи, ваш взгляд тут же следует за дорогой на Симплон: отважно углубляясь в долину Роны, она следует из Мартиньи в Рид по столь прямой линии, что кажется натянутой веревкой, кольями которой служат колокольни этих двух городов. Слева от нее Рона, совсем еще дитя, змеится в глубине долины, извиваясь и сверкая, словно серебряная лента, развевающаяся на поясе юной девушки, а над ней с обеих сторон высятся те два горных альпийских хребта, что расходятся у перевала Ферре, затем распахивают свои объятия, чтобы заключить в них кантон Вале во всей его протяженности, а потом, через пятьдесят льё, вновь смыкаются в том месте, где Фурка, промежуточное звено между двумя этими гранитными ветвями, соединяет расположенные слева и справа от нее обширные массивы Галенштока и Муттхорна.

Переведя взгляд от горизонта к ближайшим окрестностям, вы заметите слева дорогу, которая идет по долине Сен-Мориса в Женеву, но, впрочем, тут же теряется из виду, скрывшись за старинным замком Мартиньи; справа идет дорога на Большой Сен-Бернар, доступная взгляду на протяжении примерно одного льё и идущая рядом с рекой Дранс, шумным и каменистым горным потоком, через который она время от времени перепрыгивает, своенравно переходя с одного его берега на другой; за Сен-Пьером эта дорога обрывается, переходя в тропинку, ведущую в приют. Наконец, за спиной у нас находилась извилистая и крутая тропа, по которой, возобновив путь, нам предстояло взбираться и совсем рядом с которой, на первый взгляд, высился мрачный пик Ла-Тет-Нуар; однако, достигнув вершины Ла-Форклй и пребывая в уверенности, что вам предстоит сейчас безотлагательно штурмовать это подобие Пелиона, водруженного на Оссу, вы вдруг замрете в изумлении, при виде того, что эти две вершины разделяет расстояние в два льё, тогда как прежде вам казалось, что они составляют одно целое, и между ними вашему взору неожиданно открывается долина, о существовании которой вы даже не подозревали.