Но едва я вышел на улицу, как Виллер, которого я не разглядел в темноте, настолько плотным был ночной мрак, особенно для меня, только что покинувшего освещенную комнату, взял меня за руку и жестом велел сохранять молчание; я повиновался и стал изо всех сил прислушиваться, не зная, что мне предстоит услышать. Из глубины долины донесся какой-то странный крик, но он был таким далеким и слабым, что затих, едва долетев до того места, где мы стояли, и, вероятно, в двадцати шагах дальше его уже невозможно было бы различить.

"Это крик отчаяния, — в один голос заявили все проводники, прислушивавшиеся к нему. — В горах заблудились путешественники; зажигайте факелы, спускайте собак, идем на поиски!"

Немногие речи оказывают такое сильное и мгновенное воздействие на слушателей, как те слова, какие я только что привел. Каждый побежал в определенное место: одни на кухню, чтобы запастись ромом, другие — на чердак за факелами, а третьи — на псарню спускать собак; затем, собравшись вместе, они одновременно громко закричали, чтобы предупредить путешественников, что их призыв услышан и к ним уже идут на помощь.

Я последовал примеру остальных и взял факел, но не потому, что у меня хватило самонадеянности полагать, будто я смогу ночью принести большую пользу на тех тропах, где даже при свете дня мне порой приходилось передвигаться на четвереньках; нет, просто я хотел во всех подробностях увидеть это новое для меня зрелище. К несчастью, едва мы сделали шагов пятьсот, как проводники по одному разошлись в разные стороны: хорошо зная местность, мои бравые спутники избрали для себя такие тропы, которые были непроходимы для всех прочих людей. Мне стало понятно, что если я отправлюсь дальше на поиски остальных, то этим остальным, в свою очередь, придется отправиться на поиски меня, а это приведет к бесполезной потере времени. В итоге я принял решение, в котором осторожность возобладала над филантропическими порывами, и сел на выступ скалы, откуда мой взгляд, устремленный в долину, мог следить в любом направлении, куда бы они ни следовали, за огнями проводников, скачущими, как блуждающие огоньки на пруду.

В течение получаса казалось, что эти огни, сбившись с пути, движутся наугад, такими беспорядочными были их метания; они исчезали в глубоких оврагах, а затем вновь появлялись на вершинах; к тому же, все их перемещения сопровождались громкими криками людей, лаем собак, выстрелами из ружей, из-за чего это зрелище производило странное впечатление полнейшей неразберихи. Но вот огни направились к общему центру и соединились, образовав подобие круга, от которого они более не удалялись; затем они тронулись с места, соблюдая некий порядок, и двинулись в сторону моей скалы, сопровождая с двух сторон найденных путешественников, подобно тому, как патруль отводит бродяг в караульню.

По мере того как этот кортеж приближался, я стал различать в неровном свете факелов многочисленную процессию, состоявшую из мужчин, женщин, детей, мулов, лошадей и собак; ее участники говорили, ржали, завывали — каждый пускал в ход свой язык: это был Ноев ковчег, попавший в Вавилонскую башню.

Я присоединился к каравану, когда он проходил мимо, и вместе с ним вернулся в гостиницу; когда всю эту мешанину рассортировали, то оказалось, что в числе путешественников были десять американцев, один немец и один англичанин; все они пребывали в самом бедственном положении: американцев нашли в озере, немца — на снегу, а англичанин висел на ветке дерева над пропастью глубиной в три тысячи футов.

Остаток ночи прошел совершенно спокойно.

На следующий день, в восемь часов утра, все уже были на ногах; пехота и кавалерия выстроились в боевом порядке на плато Фаульхорна: кавалерийский отряд состоял из француженки, американца, его супруги и их семерых детей; старшему сыну этого молодого семейства предстояло вместе со мною, англичанином и шестью проводниками идти пешком. Что же касается немца, то он лежал, не шевелясь, словно парализованный, и, хотя всю ночь провел на полу кухни, которую нагрели, как печь, при каждом движении издавал нечеловеческие вопли; так что нам пришлось оставить его на Фаульхорне, а принимая во внимание, что низкая температура воздуха мало способствует выздоровлению от плеврита, то, вероятно, он до сих пор там и пребывает, если только Провидение не сочло нужным сотворить ради него какое-либо особенное чудо.

Едва необходимые приготовления были закончены, то есть подпруга у мулов подтянута, а фляжки наполнены, наша маленькая армия выступила в поход, выказывая ту нервную веселость, какая обычно появляется у людей, которым только что удалось избежать опасности.

Мы намеревались осмотреть по дороге ледник Розен-лауи, а оттуда отправиться ночевать в Майринген; день обещал быть трудным, но наши дамы ехали верхом, а мы — два моих товарища и я — были испытанными ходоками и своей выносливостью могли бы поспорить с самыми сильными горцами Оберланда.

Я сказал "два моих товарища", так как не прошли мы с американцем и англичанином и пятисот шагов, как уже стали лучшими друзьями на свете: ничто не сближает так быстро, как школа, охота или совместное путешествие; впрочем, этого американца я встречал в Париже, в салоне княгини фон Зальм; англичанин же обладал, в отличие от большинства его соотечественников, веселым нравом и подвижным телосложением, что никак не сочеталось с серьезным выражением его лица, сохранявшим невозмутимое спокойствие во время всех его беспрестанных кривляний; одному лишь Дебюро с его холодным неподвижным лицом и оживленной жестикуляцией удалось создать столь же выразительный по своему контрасту образ. Нетрудно догадаться, что с его склонностью к веселью он очень быстро пришелся мне по душе, если и не благодаря своей физиономии, то уж точно благодаря своим повадкам.

Впрочем, я никогда не встречал никого более ловкого, более неосторожного и вместе с тем более проворного при совершении своих неосторожных поступков, чем этот человек с телом марионетки и маской клоуна на лице; все это в целом вызывало восхищение у наших проводников, которые взирали на него с недоверчивым удивлением, явно желая сказать: "Что ж, продолжай в том же духе, и в один прекрасный день ты сломаешь себе шею". Англичанин же, не обращая ни малейшего внимания на их предупреждения, продолжал спокойно перешагивать пропасти, на одной ноге скакать по стволам деревьев, переброшенным через горные потоки, и собирать огромные букеты цветов, самый легкодоступный из которых мог бы еще вечность расти, не вызывая у меня, несмотря на всю его красоту, ни малейшего желания лезть за ним туда, где он находился.

Подобная отвага тем более заслуживала уважения, что мы шли по отвратительной дороге из сланцеватой глины: ее проложили всего два года назад от Фаульхорна в Розен-лауи, и ливший до середины прошедшей ночи дождь сделал ее еще более опасной. Ноги людей и мулов безостановочно скользили по сланцеватой поверхности, с которой при каждом шаге срывались комья покрывавшей ее плодородной земли; наши дамы беспрестанно вскрикивали от ужаса, и вполне обоснованным оправданием этому служил вид тропы, по которой их везли на себе верховые мулы. В какой-то миг мы все, и люди, и животные, оказались на дороге, шедшей по краю пропасти глубиной в полторы тысячи футов и напоминавшей водосточный желоб, причем такой узкий, что проводники, несмотря на опасность, не могли натягивать поводья животных. На середине этого опасного прохода мул старшей дочери американки споткнулся, и юная особа, выбитая из седла этим толчком, очутилась на шее животного и принялась раскачиваться из стороны в сторону, словно маятник часов, так что в какой-то миг было непонятно, упадет она вправо или влево, то есть на склон горы или в пропасть. К счастью, один из проводников подтолкнул ее своим посохом, и она, закричав от ужаса, упала на ту сторону, где ей грозила лишь опасность удариться или пораниться о камни.