— Следуйте моему примеру, — ответил герцог и направил лошадь к тому месту, где враг, преодолев укрепления, проник в лагерь.

Это был все тот же неутомимый Хальвиль со своим авангардом: вынужденный отступить в одном месте, он продолжал обследовать укрепленный периметр лагеря; наконец, отыскав слабое место в обороне, он взломал укрепленную линию бургундцев и, развернув пушки врага против самого же врага, почти в упор наповал разил бургундцев огнем их же собственной артиллерии. Сюда, к месту прорыва, и направился герцог; прорыв же случился там, где в наши дни проходит дорога на Фрибур.

Герцог Карл, словно молния, ворвался в гущу схватки; его оружие в самом деле было оружием мясника: все, на кого оно опускалось, падали у ног герцога, словно быки на бойне. И потому в сражении наметился некоторый перевес в пользу герцога, как вдруг на самом краю правого фланга раздались громкие крики и страшный шум. Хертенштейн во главе арьергарда, продолжая в соответствии с планом битвы обходной маневр, зашел в тыл и атаковал лагерь бургундцев в том месте, где их палатки выходили к озеру. Этот участок оборонительных укреплений защищал великий бастард Бургундский; он смело противостоял штурму и, возможно, сумел бы его отбить, если бы ряды его солдат внезапно не смешались. Адриан фон Бубенберг с двумя тысячами человек вышел из ворот города, и отряд великого бастарда оказался зажатым между двух огней.

Тем временем герцог Карл так и не смог отбить свою артиллерию, оказавшуюся в руках швейцарцев: каждый залп сметал с лица земли целую шеренгу его солдат. Но отборные части войска оставались возле герцога, и никто даже не помышлял об отступлении. Это были конные лучники, отряд его личной стражи и англичане; возможно, им удалось продержаться бы еще долго, но в это время герцог Рене снова сел на коня и, сопровождаемый графами фон Эптингеном, фон Тирштейном и де Грюйером, вновь устремился в гущу схватки, ведя за собой триста своих конников. Герцог Сомерсет и граф де Марль пали под первыми же ударами. Рене особенно жаждал завладеть стягом герцога, своего смертельного врага; трижды он пробивался на своей лощади так близко к стягу, что ему оставалось лишь протянуть руку, чтобы схватить его, и трижды между ним и его вожделенной добычей вставал какой-нибудь новый рыцарь, которого он должен был сразить. Наконец он остался один на один с Жаком де Маэ, знаменосцем герцога, и убил под ним лошадь; когда же рыцарь оказался придавленным агонизирующим животным и лежал на земле, прижимая к груди стяг своего господина, вместо того чтобы защищать свою жизнь, Рене, обеими руками сжимая меч, отыскал зазор в доспехах знаменосца, изо всех сил надавил на рукоять меча и пригвоздил своего противника к земле. Человек из свиты герцога Рене, проскользнув между ног лошади, вырвал у Жака де Маэ стяг, который верный рыцарь выпустил из рук, лишь испустив дух.

С этой минуты все было, как при Грансоне: об отступлении уже не могло быть и речи: началось настоящее бегство, ибо Вальдман, в свою очередь одержав победу на атакованном им участке, еще более увеличил смятение в стане врага. Герцог Карл и уцелевшие солдаты были окружены со всех сторон; в то же время граф де Ромон, обеспокоенный действиями тех, кого отрядили против него, и к тому же не знавший, что происходит у него в тылу, не мог прийти на помощь герцогу. У герцога Карла оставался лишь один шанс на спасение: следовало пробить брешь в этой живой стене, о толщине которой можно было только догадываться, и, оказавшись по другую сторону окружения, во весь опор мчаться в направлении Лозанны, пришпоривая лошадей. Шестнадцать рыцарей окружили своего герцога и, выставив копья наперевес, пробились вместе с ним сквозь толщу рядов конфедератов. Четверо из них пали по дороге: это были рыцари де Гримберг, де Розимбо, де Майи и де Монтегю. Двенадцать остальных, усидев в седле, вместе со своим господином добрались до Моржа, проделав за два часа двенадцать льё. Это было все, что осталось у Карла Смелого от его многочисленной и могучей армии.

Стоило герцогу прекратить сопротивление, как никто уже более не сопротивлялся. Конфедераты ходили по полю битвы, приканчивая тех, кто еще держался на ногах, добивая тех, кто уже был не в силах встать; никому, за исключением женщин, не было пощады; швейцарцы преследовали на лодках бургундцев, пытавшихся скрыться вплавь; озеро было покрыто трупами, и вода в нем стала красной от крови; еще долго впоследствии рыбаки, вытаскивая сети, находили в них части доспехов и обломки мечей.

Лагерь герцога Бургундского и все, что в нем находилось, попало в руки швейцарцев. Герцогский шатер со всем его содержимым: дорогими тканями, мехами, драгоценным оружием — был отдан победителями герцогу Рене Лотарингскому в знак восхищения отвагой, выказанной им в тот день. Конфедераты разделили между собой артиллерию герцога; каждый кантон, выставивший солдат, получил несколько пушек в качестве добычи с поля сражения. Муртену досталось двенадцать орудий. Осматривая место, где они хранятся, я видел эти старинные пушки, напоминающие о грандиозном разгроме бургундцев. Эти пушки не отлиты целиком, а состоят из ряда колец, поочередно вставленных друг в друга и спаянных между собой; такой способ производства пушек, должно быть, значительно уменьшал их прочность.

В 1828 и 1829 годах Муртен обратился к Фрибуру с просьбой одолжить ему пушки, чтобы шумно отпраздновать годовщину конфедерации, но эта просьба, уж не знаю по какой причине, не нашла поддержки у властей столицы кантона. Тогда несколько молодых людей вспомнили о пушках герцога Карла и вытащили их из арсенала, где они мирно почивали вот уже четыре века; этим жителям города показалось достойным отметить годовщину нового договора о независимости, воспользовавшись трофеями, которые принесла победа, одержанная силами старой конфедерации. С громкими криками они приволокли пушки на эспланаду, которую при въезде в город путешественник оставляет слева, однако при первом же залпе одна кулеврина и одна бомбарда взорвались, и пятеро или шестеро молодых людей, заряжавших их, были убиты или ранены.

Мы провели в Муртене всего два часа; впрочем, этого времени вполне хватило, чтобы осмотреть все достопримечательности города. В три часа пополудни мы сели в коляску и покатили в направлении Фрибура. Полчаса мы ехали по равнине, а затем дорога привела нас к подножию холма, на который нам было предложено подняться пешком, поскольку, по словам кучера, стоило полюбоваться открывающимся оттуда красивым видом; однако на самом деле, я думаю, его забота была продиктована желанием облегчить участь лошади. Я обычно поддавался на эти уловки, делая вид, что не замечаю их, ибо, не будь со мною моих спутников, я и так с удовольствием проделал бы весь путь пешком. Но на этот раз, по крайней мере, предлог, выставленный возницей, не был лишен определенного правдоподобия. С холма открывался великолепный вид на поле сражения, город и оба озера — Муртен и Нёвшательское; как раз на том самом месте, где мы стояли, герцог Бургундский велел построить свой шатер.

Через полчаса подъема мы добрались до гребня горы, и, едва перевалив за него, я распознал то место на ее обратном склоне, где останавливалась армия конфедератов, чтобы вознести Господу молитву о даровании им победы. На всем остальном пути нам не встретилось ничего примечательного, кроме прелестной долины Готтерон: она появляется рядом с дорогой за одно льё до Фрибура и тянется до самых стен города. Возница обратил наше внимание на скит святой Магдалины, стоящий на склоне, противоположном тому, по которому шла дорога, и посоветовал нам осмотреть ее на следующий день; кроме того, он указал на римский акведук в глубине долины, по которому в наши дни часть вод Сарины отводится на металлургический завод в долине Готтерон.

Городские ворота, через которые вы попадаете во Фрибур, следуя из Муртена, — одно из наиболее смелых инженерных сооружений, когда-либо виденных мною: они нависают над пропастью глубиною в двести футов, и стоит их разрушить, как с этой стороны город окажется неприступным. Впрочем, весь Фрибур выглядит как творение некоего взбалмошного архитектора, которое возникло вследствие пари, заключенного после обильного застолья. Это самый горбатый город из всех, где я когда-либо бывал: земная поверхность оставлена здесь такой, какой ее создал Господь, и люди всего лишь построили на ней свои жилища. Едва войдя в ворота, вы тут же начнете спускаться, но не по улице, а по лестнице высотой в двадцать пять или тридцать ступеней и окажетесь в небольшой мощеной ложбине, застроенной с обеих сторон домами. Перед тем как подняться к кафедральному собору, находящемуся напротив, стоит познакомиться с двумя городскими достопримечательностями: фонтаном, который будет по левую руку от вас, и липой, которая окажется справа. Фонтан — памятник пятнадцатого века, вызывающий интерес своей бесхитростностью: его скульптурная группа представляет Самсона, убивающего льва. На боку у еврейского силача, за поясным ремнем, вместо меча висит челюсть осла. Что же касается липы, то это одновременно и памятный исторический символ, и живой свидетель того же самого пятнадцатого века; с ней связано следующее предание.