«Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина…» Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина, Поешь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина, Как трубы ангелов над городом поют, И только горечью своей неисцелимой Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный суд, Как брали прах родной у стен Иерусалима Изгнанники, когда псалмы слагал Давид И враг шатры свои раскинул на Сионе. А у меня в ушах твой смертный зов стоит, За черным облаком твое крыло горит Огнем пророческим на диком небосклоне. Как двадцать два года тому назад И что ни человек, то смерть, и что ни Былинка, то в огонь и под каблук, Но мне и в этом скрежете и стоне Другая смерть слышнее всех разлук. Зачем — стрела — я не сгорел на лоне Пожарища? Зачем свой полукруг Не завершил? Зачем я на ладони Жизнь, как стрижа, держу? Где лучший друг, Где божество мое, где ангел гнева И праведности? Справа кровь и слева Кровь. Но твоя, бескровная, стократ Смертельней. Я отброшен тетивою Войны, и глаз твоих я не закрою. И чем я виноват, чем виноват? Через двадцать два года Не речи, — нет, я не хочу Твоих сокровищ — клятв и плачей, — Пера я не переучу И горла не переиначу, — Не смелостью пред смертью, — ты Все замыслы довоплотила В свои тетради до черты, Где кончились твои чернила, — Не первородству, — я отдам Свое, чтобы тебе по праву На лишний день вручили там, В земле, — твою земную славу, — Не дерзости твоих страстей И не тому, что все едино, А только памяти твоей Из гроба научи, Марина! Как я боюсь тебя забыть И променять в одно мгновенье Прямую фосфорную нить На удвоенье, утроенье Рифм — и в твоем стихотворенье Тебя опять похоронить. Комитас Ничего душа не хочет И, не открывая глаз, В небо смотрит и бормочет, Как безумный Комитас. Медленно идут светила По спирали в вышине, Будто их заговорила Сила, спящая во мне. Вся в крови моя рубаха, Потому что и меня Обдувает ветром страха Стародавняя резня. И опять Айя-Софии Камень ходит предо мной, И земля ступни босые Обжигает мне золой. Лазарь вышел из гробницы, А ему и дела нет, Что летит в его глазницы Белый яблоневый цвет. До утра в гортани воздух Шелушится, как слюда, И стоит в багровых звездах Кривда Страшного суда. Степная дудка I. «Жили, воевали, голодали…» Жили, воевали, голодали, Умирали врозь, по одному. Я не живописец, мне детали Ни к чему, я лучше соль возьму. Из всего земного ширпотреба Только дудку мне и принесли: Мало взял я у земли для неба, Больше взял у неба для земли. Я из шапки вытряхнул светила, Выпустил я птиц из рукава. Обо мне земля давно забыла, Хоть моим рифмовником жива. II. «На каждый звук есть эхо на земле…» На каждый звук есть эхо на земле. У пастухов кипел кулеш в котле, Почесывались овцы рядом с нами И черными стучали башмачками. Что деньги мне? Что мне почет и честь В степи вечерней без конца и края? С Овидием хочу я брынзу есть И горевать на берегу Дуная, Не различать далеких голосов, Не ждать благословенных парусов. III. «Где вьюгу на латынь…» Где вьюгу на латынь Переводил Овидий, Я пил степную синь И суп варил из мидий. И мне огнем беды Дуду насквозь продуло, И потому лады Поют, как Мариула, И потому семья У нас не без урода И хороша моя Дунайская свобода. Где грел он в холода Лепешку на ладони, Там южная звезда Стоит на небосклоне. IV. «Земля неплодородная, степная…» Земля неплодородная, степная, Горючая, но в ней для сердца есть Кузнечика скрипица костяная И кесарем униженная честь. А где мое грядущее? Бог весть. Изгнание чужое вспоминая, С Овидием и я за дестью десть Листал тетрадь на берегу Дуная. За желть и жёлчь любил я этот край И говорил: — Кузнечик мой, играй! — И говорил: — Семь лет пути до Рима! Теперь мне и до степи далеко. Живи хоть ты, глоток сухого дыма, Шалаш, кожух, овечье молоко. |
