Из армянской поэзии Саят-Нова (1712–1795) «Косы твои — рейхан в росе — нежней дорогих шелков…» Косы твои — рейхан в росе — нежней дорогих шелков, Брови — начерчены пером, лицо — золотой покров, Краше уста — на горе всем — и лалов и жемчугов, Пусть я умру — здорова будь. Я в землю сойти готов Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов. Роза изменит — счастлив червь, терзается соловей. Каждого бог казнит, кого полюбишь меня сильней. Два бесконечных года я томлюсь по красе твоей. Пусть я умру — здорова будь. Я в землю сойти готов Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов. Розы пурпурной нет в саду — не слышно там соловья. В сердце ты ранила меня, терзаюсь, жар затая, Я захворал любовью, лег, — смертельна болезнь моя. Пусть я умру — здорова будь. Я в землю сойти готов Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов. Где ты, Лейли? Я, как Меджнун, брожу в горах без дорог, Нет мне лекарств от моей любви. Я стражду, я одинок. Яр, я одну тебя люблю и жажду, свидетель бог, Пусть я умру — здорова будь. Я в землю сойти готов Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов. — Злая, — сказал Саят-Нова, — глаза у меня в крови. Правнучка Евы, дочь людей, — проклятье моей любви! Клятву дала мне на тридцать лет — и лживы слова твои. Пусть я умру — здорова будь. Я в землю сойти готов Ради лукавых игр твоих и легких твоих шагов. «Я ждал, я пролил столько слез…» Я ждал, я пролил столько слез, Я в добрый час увидел милую. Меня встречаешь, роза роз, Шипами, Шипами, — Я в добрый час увидел милую. Приди, пойми печаль мою, Я муки смертные таю, Горю любовью, слезы лью Ночами, Ночами, — Я в добрый час увидел милую. Наденешь пýрпурный атлас — Погубишь мир, отрада глаз, Тебе пристали б лал, алмаз Рядами, Рядами, — Я в добрый час увидел милую. У саза [123] нет иных забот, Твои красоты он поет. В саду ты водишь хоровод С друзьями, С друзьями, — Я в добрый час увидел милую. Саят-Нова забыл покой: Твои глаза — фиал златой. Да не глумится недруг злой Над нами, Над нами, — Я в добрый час увидел милую. «Какую ты преследовала цель…» Какую ты преследовала цель, Когда в тот миг твои уста молчали. Я болен, джан. Твои глаза — ужель Моих кровавых слез не замечали. Приди. Взгляни. Метни в меня копье. Я подставляю грудь под острие. Скажи, зачем, сокровище мое, Конец любви пришел в ее начале. Джан, отзовись на мой протяжный стон. Ты выжимаешь сердце, как лимон. Я на позор тобою обречен, — Когда певцу бесчестие прощали? В моем краю мелькнула джан, как тень. Не оживет застреленный олень. Без добрых дел проходит долгий день, Я по твоей вине томлюсь в печали. Саят-Нова сказал: я на свечу Как бабочка влюбленная лечу, Сгореть в уединении хочу, Чтоб искры джан мою не обжигали. «Весть пришла от джан прелестной: „Ни приветам, — говорит…“» Весть пришла от джан прелестной: «Ни приветам, — говорит, Ни слезам его не внемлю, ни обетам», — говорит. О моих сердечных тайнах с целым светом говорит, «Все равно мне, что случится с тем поэтом», — говорит. Брови джан — тугие луки, а ресницы — стрел длинней. Вдалеке она гуляет, с милой встретиться не смей. Эй, друзья, кто горе мыкал! Что вы скажете о ней. Молвишь: «Здравствуй!» — отвернется, — «Что мне в этом», — говорит. Соловей безумный, стражду: в тяжких ранах грудь певца. В мире этом у красавиц беспощадные сердца. Твой Саят-Нова погибнет, но до смертного конца Он твоим любимым станет! «Нет уж, где там!» — говорит. «С поникшей головой, в цепях…» С поникшей головой, в цепях — Я пленник твой, любовь моя. У ног твоих лежу. Я прах. Я пленник твой, любовь моя. Ты свет у солнца отняла, Твой луч — горючая стрела. Сгорят мои глаза дотла, Я пленник твой, любовь моя. Я ранен, я умру в бреду, С ума сойду, с ума сойду, В твоих цепях к тебе приду, Я пленник твой, любовь моя. Молю, скиталец-соловей: О, пригвозди меня скорей У запертых твоих дверей, Я пленник твой, любовь моя. Ты роза роз, а я трава. Смотри: я мертв, а ты жива. Клянусь, поет Саят-Нова, Я пленник твой, любовь моя! Ованес Туманян (1869–1923) Ничто не вечно на земле (Старинное предание) Случились ли, нет ли события эти И так ли все было — кто даст нам ответ, Когда только то достоверно на свете, Что здесь ничего достоверного нет. Так вот, говорят, жил крестьянин когда-то, Был нищ, да разумного сына имел И отдал его в услуженье за плату — Такой уж им выпал обоим удел. Шло время. Подросток без лишнего слова Все делал, что скажут, был честен и прям; И стал он хозяину ближе родного, И хлеб уже тот с ним делил пополам. В разлуке отец стосковался по сыну, Он к сыну пришел и развеял кручину. — Ну, как ты, сынок? Уж не то, что в селе? Уж не голодаешь ли, недосыпаешь? — Живу хорошо, ты и сам примечаешь, Но только не вечно ничто на земле. Года то летели, то шли понемногу, И сын, ни минуты не тративший зря, Уже не был чужд золотому чертогу — Слугой у великого стал он царя. В разлуке отец стосковался по сыну, Он к сыну пришел и развеял кручину. — Ну, как ты, сынок? У тебя на столе Довольно ли яств, всех ли благ удостоен? — Отец, я в довольстве живу, будь спокоен, Но только… Не вечно ничто на земле. В дорогу отец снарядился. Шло время, И царь был доволен слугою своим, И разум его возвеличил над всеми, И первым был царь, а слуга стал вторым. В разлуке отец стосковался по сыну, Он к сыну пришел и развеял кручину. — Ну, сын мой, ты в детстве копался в золе, Теперь высоко ты вознесся над миром! — Да, так, мой отец. Вот и стал я назиром [124], Но только не вечно ничто на земле. Шло время. Правитель страны справедливый Нежданно-негаданно умер, и вот Наследника нет, и престол сиротливый Пустует, защиты взыскует народ. Вельможи тогда собрались для совета, И властью, которую дал им закон, Торжественно, в царственный пурпур одетый, Был мудрый назир на престол возведен. Прослышал крестьянин, что сын на престоле. Пришел он, покинув родимое поле, И молвил: — Мой сын, у тебя на челе Величья печать, ты в почете и в славе! — Отец мой, и вправду я — первый в державе, Но только не вечно ничто на земле. Крестьянин в село возвратился. Шло время, И царь молодой, не жалеючи сил, Державу растил, нес тяжелое бремя Суда: этих миловал, тех он казнил. Но будь у тебя и пошире владенья, Ты в мире оставишь все без исключенья. Вот так и наш царь: слег и больше не встал, И душу вернул вседержителю вскоре. Отец его горькую весть услыхал, В столицу пошел, а в столице-то горе, В столице — стенанья, да слезы, да крик… Стоит в стороне и горюет старик. Войска со знаменами движутся стройно, Царя всем народом хоронят достойно, А после, могиле доверив царя, Расходятся все, про свое говоря. Шло время. Горючие слезы глотая, К могиле старик припадал. Как во мгле На мраморе царственном вязь золотая Виднелась: «Не вечно ничто на земле». Ушел и отец навсегда. Мирозданье Вращается мерно; своим чередом Проходят века, но доныне сказанье «Не вечно ничто на земле» мы поем. Надгробия царского нет и в помине, И стала столица безлюдной пустыней, А ты в этом мире, как всадник в седле, Но помни: не вечно ничто на земле. вернуться Назир — верховный надзиратель при дворе царя. |
