Любовь несомненно древнее Вечного города. Что осталось от Колизея – руины! Но в сумерках гостеприимные развалины наполнены страстью молодых сердец так же, как много веков назад. Бруно обнял Анжелину, она ответила на поцелуй…

Среди колонн с упавшими капителями и разрушенных галерей стало совсем темно. Когда шли обратно, Анжелина сказала:

– Смотри, как долго не включают прожекторы!

Бруно только заметил – и в самом деле прожекторы, установленные на Капитолийском холме, не освещают развалин цирка. Но улицы, по которым они шли, тоже, казалось, наполнились мраком.

– Что-то случилось. Может, на станции.

– Нет, там в окне горит свет… Вон еще.

С противоположной стороны улицы раздался голос карабинера, топавшего по каменным плитам тротуара:

– Эй вы, гасите свет! Или ждете особого приказа?

– Это не нам, – сказала Анжелина. – Какой приказ?

– Не знаю… Мы с тобой все проворонили.

В окне, подле которого остановились карабинеры, свет погас, и на улицу высунулся человек в белом:

– Извините, синьоры, но жена куда-то задевала мои ночные туфли.

– Это нас не касается. В потемках теряйте хоть собственную жену… Эй вы! Какого черта не тушите свет? Слышите, на четвертом этаже!

Фасад большого дома погрузился во мрак, и только под крышей в единственном окне теплился свет. Карабинер еще раз выругался и сказал другому:

– Придется лезть самому. На лестнице такая темень, дай твой фонарик.

Говоривший исчез в подъезде, другой остался ждать на улице, глядел, подымая голову, – выключен ли наверху свет.

Бруно с Анжелиной постояли из любопытства и, дождавшись, когда погас в окне свет, пошли к дому. Они рассчитывали еще завернуть в тратторию перекусить.

В окнах траттории тоже стояла темень, а на двери висела квадратная бумажка. Она белела, как выстиранное полотенце на веревке, перекинутой через улицу. Рядом, загораживая дорогу, стоял еще один карабинер и говорил с подвыпившими прохожими.

– Можно пройти? – спросил Бруно.

– И ты тоже! Сказано – все заведения закрыты. Завтра мобилизация. – Карабинер заметил Анжелину, наклонился, разглядывая ее лицо. – Придется, красавица, расстаться со своим дружком. Может, оставишь мне адресок, чтобы не было скучно?

Карабинер грубовато расхохотался. Анжелина не осталась в долгу:

– Как бы не так! Не пришлось бы тебе угодить первому…

Один из стоявших закурил сигарету и поднес горящую спичку к бумажке на двери. Спичка догорела быстрее, чем удалось прочитать объявление, – сообщалось, что желающие на выгодных условиях могут поехать на работу в Германию.

– Час от часу не легче! – проворчал кто-то в потемках. – Пусть работают на Гитлера те, кто пишет такие объявления. Нашли союзника!.. Проклятые ланцы![17]

– Но, но, – с угрозой предупредил карабинер, – проваливай, если выпил! Не болтай лишнего!

– Не на твои деньги пью. Мне бы стаканчик.

– Проваливай.

Бруно с Анжелиной отошли от дверей траттории. Карабинер крикнул им вслед:

– Так если соскучишься, приходи. Такие мне нравятся…

– Убирайся к черту! – обозлилась Анжелина. – Заходи к моей бабке, она скорее тебе подойдет!

Улица обезлюдела, только несколько человек группкой стояли в подъезде и взволнованно, вполголоса спорили. У стены перед иконой с горящей лампадой молилось несколько женщин. Свет от лампады падал такой тусклый, что не различишь скорбных лиц. От гнетущей тишины стало тоскливо.

Бруно проводил Анжелину и свернул к дому. В дверях кухни он столкнулся с женщиной, прошмыгнувшей мимо него. Он не узнал ее. В комнате с кем-то шепотом разговаривала мать.

– Сразу же положите на голень, синьора Анна. Может быть, бог пошлет, к утру распухнет.

– А если нет? Ведь моему Лео завтра надо быть на комиссии. Синьора Кармелина, а может, вы дадите то, чем дышал ваш покойный Антонио? Может, это вернее?

– Нет, нет, синьора Анна, не торопитесь, зачем губить мальчика! Может, войны еще и не будет.

– О пресвятая мадонна! Не знаю, что и делать, голова идет кругом… А вы слышали, что ввели карточки? Как теперь жить будем? И темно в городе, как в могиле. Опасаются бомбардировок. Так, значит…

В кухню вошла еще одна посетительница.

– Синьора Кармелина, вы дома? Ради бога, помогите мне! Умберто вызывают завтра на призыв, а у меня трое детей… Помогите, синьора Кармелина, я буду за вас молиться…

Женщина всхлипнула. Бруно вошел в комнату. Разговор прекратился.

– Это Бруно, – сказала мать. – Пойдемте в кухню.

Женщины ушли и тревожно зашептались снова.

Последующие дни Галеаццо Чиано заполнились массой неотложных дел государственной важности. Гитлер не удовлетворился переговорами в Зальцбурге и прислал шифрованную телеграмму с просьбой проявить решительность в понимании общих задач. Он намекал на военные действия в самом недалеком будущем и последующие за тем взаимные выгоды.

Ответ обсуждали долго и кропотливо, взвешивали каждое слово. Наконец, кажется, нашли наиболее подходящий вариант письма. Муссолини собственноручно написал Гитлеру:

Дальше шли уверения в дружбе, верности, говорилось о единстве фашистских режимов. Но это уже беллетристика. Чиано позвонил в Берлин послу Аттолико и просил, как только он получит письмо дуче, немедленно передать его Гитлеру.

Новое послание Гитлера получили в Риме той же ночью. Письмо было выдержано в холодно-ироническом тоне. Гитлер просил незамедлительно дать список необходимого сырья и оружия. Он сообщал, что, возможно, Германия сможет кое-чем помочь своему союзнику. Одновременно он просил дуче не разглашать намерений о нейтралитете. Пусть англичане думают, что Италия собирается воевать. Гитлер обращался еще с одной просьбой – не сможет ли дуче направить в Германию итальянских рабочих, в промышленность и сельское хозяйство. На первое время хоть бы сто тысяч.

Тон письма не понравился графу, но торопливость, с которой отвечал Гитлер, подтвердила уверенность Чиано в том, что Гитлер крайне заинтересован в итальянской помощи. Муссолини ответил на это:

– Не будем спешить. Дайте задание передать список. Он, вероятно, готов. Впрочем, я сам позвоню в генеральный штаб, как бы чего не забыли.

Чиано знал характер тестя – если ему что-то обещают, он начинает просить большего.

Список оружия и стратегического сырья начальник генерального штаба представил на следующий день. Просматривали и изучали его в кабинете дуче в Палаццо Венециа. Перечень оказался длинным и необыкновенно весомым: генеральный штаб требовал шесть миллионов тонн угля для военных заводов, четыре миллиона тонн нефти для флота, миллион тонн железа, никель, руду, медь. Список вооружения прилагался отдельно. Штаб считал, что поставки должны осуществиться в течение года.

Муссолини спросил не совсем уверенно:

– Думаете, дадут?

– Должны дать, – ответил Чиано. – Правда, таким списком можно убить быка, если бы он умел читать…

– Хорошо, Галеаццо, просмотрите еще раз сами… А рабочую силу, думаю, мы сможем послать. В стране останется меньше бездельников.

В министерстве Чиано готовил инструкцию для Аттолико. Он поручал сообщить Риббентропу, что все оружие и материалы нужны Италии до ее вступления в войну. Это первое и обязательное условие. Потом граф бегло перелистал список и, прежде чем отдать печатать, исправил некоторые цифры: вместо шести миллионов тонн угля поставил двенадцать, количество нефти увеличил до семи, а железа до двух миллионов тонн. Заявка возросла почти вдвое.

Министр принялся подсчитывать количество товарных поездов, необходимых для перевозки грузов. Чиано никогда не питал склонности к математическим наукам, считал очень плохо. Получились астрономические цифры – около двадцати тысяч составов. Граф пересчитал снова – то же самое.