— Немного не дотянул. Не страшно, хуже, когда затянешь — через пять тысяч распредвалу крышка.

Хомутов вспомнил, какой скандал он имел по этому поводу, и смачно сплюнул.

— Вы дорегулируете?

— Зачем? Сойдет... В случае чего еще приедет.

— А тормоза я вообще не смотрел, побоялся...

— Да?

Хомутов сел за руль, выключил передачу.

— Толкни.

Он нажал педаль.

— Ну-ка еще! Еще разок... — Что-то ему не нравилось. — Еще... Еще...

«Разобрать тормозную систему? Сменить жидкость, продуть, прокачать, проверить шланги...»

Он посмотрел на часы. До конца смены оставалось тридцать минут. Можно успеть, но надо будет спешить, напрягаться...

— Сойдет!

Чего ломать голову? Явных признаков неисправности нет, к чему делать лишнюю работу?

Колпаков появился ровно в шесть.

— Все в порядке! — бодро сообщил Хомутов. — Зарядил аккумулятор, отрегулировал зажигание, карбюратор промыл в ацетоне... Заводится с пол-оборота!

Он повернул ключ. Действительно, мотор схватился мгновенно.

Колпаков довольно улыбнулся.

— Что-то клапаны шумят...

Хомутов озабоченно кивнул.

— Нарочно не дотянул — кажется, на валу есть выработка, чтобы не испортить. Проедет тысячу-полторы — тогда, посмотрим.

Колпаков оплатил счет в кассу. О том, что Витек может рассчитывать на чаевые, он даже не подумал: новый Хомутов и так должен быть благодарен своему создателю.

— Спасибо! — Геннадий стиснул не слишком тщательно отмытую руку.

— Приезжайте, — пригласил Хомутов.

Думали они в этот момент о разном. Колпаков — что его творение, в общем, не так уж неудачно. Хомутов — что бывший учитель жмот, жалеющий хотя бы трояк.

— Неужели это настолько серьезно?

Широко распахнутые глаза девочки-глупышки выражали непонимание.

— Я уже договорилась, завтра принесут... Канадская, как раз такая, о которой я мечтала... — Она умильно хлопнула ресницами, раз, другой... — Что тебе стоит, Генчик? В конце концов, займем...

— Пойми, полторы тысячи — моя годовая зарплата! Чем отдавать? Рассчитаться с Гончаровым — и то проблема!

Умышленная наивность Лены раздражала Колпакова: только что он подробно объяснил ей положение вещей.

— Не вечно же это будет продолжаться! Волна пройдет, опять начнешь тренировать, разом со всеми расплатимся.

— Ты нарочно не хочешь меня понять? Я распустил платную секцию и не собираюсь возвращаться к прежним занятиям!

— То есть как? — Недоумевающая девочка исчезла. Лена смотрела строго и требовательно. — Как же ты представляешь нашу жизнь? Аванс, получка? Знаешь, сколько у меня уходит на косметику? А на такси?

— Но... — попытался возразить Колпаков.

— Не перебивай! — властно приказала Лена. — Зима на носу, в чем мне ходить? В потертой дубленке и растоптанных сапогах? Тебя устраивает, чтобы я выглядела чучелом? Меня — нет!

Колпаков перевел дух, как после удара в солнечное.

— Ты хочешь, чтобы я попал в тюрьму?

Он вспомнил пережитый в поезде страх. Казалось невероятным, что самый близкий человек может подталкивать его к тому безысходному состоянию преследуемого зверька.

Лена поняла, что перегнула палку.

— Что ты, глупый! Ведь все не так страшно. Мы же привезли обратно хрусталь, ковры. Да и за первый раз не сажают, только оштрафуют.

«Только»! В голосе Лены ему послышалась габаевская интонация.

— Кстати, откуда ты так хорошо знаешь указ? Про конфискацию и остальное?

— Ну... Я случайно встретила на улице Габаева, он меня напугал...

Дура! Придумала бы что-нибудь другое: случайно прочла газету...

— А потом ты случайно встретила его еще раз, и он тебя успокоил. И вы с ним подробно проштудировали новый закон. Основательно и досконально.

— Что ты имеешь в виду? — вскинула брови высокомерная светская дама.

Колпаков уже бывал свидетелем подобных превращений и, хотя не наблюдал их давно, воспринял спокойно, не смутившись и не растерявшись, чем смазал ожидаемый эффект. Ему надоело сдерживать раздражение.

— Ты повторяешься, как плохая актриса.

— Что ты имеешь в виду? — повторила она менее уверенно.

— Ты уже делала такое лицо и задавала такой вопрос, причем не один раз... После того как Гарандин под присмотром братца излупил меня в котлету и ты, совершенно невинно, разумеется, переночевала с ним на турбазе, а потом устроила мне скандал за оскорбительные подозрения и беспочвенную ревность...

Глубоко внутри заныла, казалось, навсегда зарубцевавшаяся рана.

— В ресторане, когда я посмел усомниться в чистоте и возвышенности твоей дружбы с этим... дипломатом или торговцем...

Колпаков говорил медленно, уверенно, эта уверенность подавила Лену, ледяная маска таяла на глазах.

— Можно вспомнить еще много случаев, и всегда я пугался, давал задний ход. Но не теперь. — Он напряженно, с усилием улыбнулся. — Сейчас твоя игра мне безразлична.

— Как и я сама, — то ли спросила, то ли констатировала Лена.

Колпаков прислушался к себе.

— Пожалуй, нет. Я всегда испытывал к тебе сильные чувства. Чаще любовь... Иногда — злость, раздражение. Но не безразличие... Ты ко мне была равнодушна, это да.

Лена презрительно улыбнулась.

— Однако в постели ты был мной доволен.

— Ты этим умело пользовалась. Вспышки любви совпадали с исполнением твоих капризов, приобретением дорогой одежды, получением крупных денежных сумм...

— А за что, по-твоему, женщина должна любить мужчину? За сторублевую зарплату? — Лена вновь обрела спокойствие, красивое лицо отвердело, взгляд был жестким. — Или ты ждешь вспышки любви после сообщения, что не способен больше обеспечивать семью? Хорош супруг! Мужчина должен рисковать ради любимой женщины!

Фраза была произнесена с глубокой убежденностью.

— Как муж Клавдии? Благодаря молодящимся старушкам твои представления перевернуты с ног на голову!

Он вспомнил, что не так давно уже говорил кому-то эти слова. Да, точно — Гришке.

— Вы смотрите на мир не так, как нормальные люди... Иные представления о правильной жизни, другие ценности...

— Ты, что ли, нормальный человек? — издевательски спросила Лена, нервно покусывая губу. — Такой же халтурщик и приспособленец, как те, кого ты презираешь. Только замаскировался своим дурацким кимоно...

Они говорили, не повышая голоса, старались не перебивать друг друга, сторонний наблюдатель ни за что не распознал бы в происходящем ломающего семейную жизнь скандала: ни оскорблений, ни мордобоя, ни битья посуды — обычная мирная беседа.

Но оба понимали, что перешли черту, до которой еще можно вернуться к примирению. И оба были спокойны. Лена привыкла к мысли, что смена мужа — такое же обыденное житейское дело, как замена гардероба или мебельного гарнитура, даже менее хлопотное. А Колпаков подсознательно ожидал подобного финала со дня свадьбы, пережив его по ошибке в пустой, с брошенными впопыхах тапочками жены квартире, он окончательно подготовился к развязке.

И все же ему была неприятна расчетливость, с которой Лена подбирала наиболее обидные слова и наотмашь била ими в самые болезненные точки.

Колпаков лег в кабинете, предварительно приняв снотворное, такая предусмотрительность оказалась оправданной: взбудораженное сознание не сразу поддалось даже сильнодействующему препарату. Наконец он провалился в тяжелый болезненный сон, где поджидал его уже знакомый кошмар: крутой спуск, усыпанный сотней красных огней, громыхающая платформа из разбегающихся железных бочек, ни руля, ни тормоза, угнетающая беспомощность, ледяной ветер в лицо, немо кричащие сигналы: стоп, стоп, стоп...

Когда он проснулся, кошмар еще стоял перед глазами. К чему такой сон?

В коридоре вжикнули змейки на высоких, до колена, сапогах Лены, хлопнула дверь. Первый раз за годы супружества он не сопровождал жену на работу. Зная, какое значение она придает этому ритуалу, можно было предположить, что Лена считает совместную жизнь оконченной.