А Сеня Калмыков окончательно вошел в роль «чистосердечника», и ему уже рисуется обвинительное заключение, где черным по белому записано, как его показания помогли следствию.

Теперь он взывает к Илье Колесникову:

— Я, Илюша, во всем признался: как втроем забрались в магазин, втроем выручку делили в кустах… не помню, сколько отъехали… как на даче у тебя гуляли… втроем, после дела. Семе я сказал и тебе говорю: чего, понимаешь, темнить…

У Колесникова шкура потоньше тутаевской и нервы пожиже. Он уже, собственно, «готов», но Сеня еще не исчерпал запас красноречия:

— Вот суд будет, а статья-то, она резиновая. Есть верх, есть низ. Надо адвокату чего-то подбросить, понимаешь, для защиты. Мы молодые, первый раз, по глупости… Пожалеют…

В сарайчике у Ильи опрокинут набок ИЖ — так, чтобы колясочное колесо свободно крутилось и было доступно для осмотра. Кибрит медленно вращает его, сравнивая с увеличенной фотографией слепка, снятого со следа у шоссе.

— Вот это место отпечаталось! Узор в точности совпадает: расположение трещин, потертости… Да, Шурик, безусловно, он!

— Отлично! — восклицает Томин. — Нужно быстренько оформить это для Паши.

— Разрешите присутствовать на очной ставке? — Томин входит и кладет на стол перед Пал Палычем заключение экспертизы.

Сеня зябко вздрагивает (видно, вспомнилось задержание на пляже), но с подобием радостной улыбки говорит Томину:

— Здрасте! (Смотрите, переродился с той минуты, как рука закона ухватила меня за плечо!)

— Ну вот, Колесников, на дороге остался след вашего мотоцикла. Подтверждаете вы показания Калмыкова?

Илья Колесников прерывисто вздыхает и выдавливает:

— Подтверждаю…

— Теперь по порядку. Где познакомились? — Это к Калмыкову.

— В бане. Когда ювелир сгорел и нас поджало, мы Илюхе в бане и предложили: давай махнем одно дело… втроем.

— Правильно, Колесников?

— Дда… правильно.

— Прошу прощенья, не понял, — подает голос Томин. — Вы случайно мылись, что ли, вместе? Один намыленный другому намыленному говорит: айда что-нибудь ограбим? Что позволило вам и Тутаеву обратиться к незнакомому человеку с подобным предложением? Можно такой вопрос, Пал Палыч?

Тот кивает.

— Почему ж незнакомый? — возражает Калмыков. — Мы с Семой попариться уважали, а Илюха всегда там находился, на месте.

— Работал в бане? — уточняет Томин.

— В общем, да, — говорит Калмыков.

— По моим сведениям, Колесников ушел из лаборантов, жил на даче, полученной в наследство от родителей, городскую квартиру сдавал, тем и подкармливался. Верно я говорю?

— Все верно, — подтверждает Пал Палыч. — Вы, Александр Николаич, не в курсе банных тонкостей…

— Где уж нам! На службу бежишь — бани закрыты. Домой — хорошо бы на метро успеть. Извините за серость, моюсь в ванне.

— А есть люди, которые имеют досуг, в баньку ходят ради удовольствия. И желают, Александр Николаич, получить все двадцать четыре. И пар, и веничек, и кваску, и пивка, а к пивку воблочки.

— Гм… — выразительно произносит Томин.

— Тут и нужен молодец на все руки. Со своим запасом напитков и прочего. Без должности, конечно. Просто за определенную мзду Колесников со товарищи допускаются к обслуживанию посетителей. Как обстояло с нетрудовыми доходами?

— В среднем… трояк с клиента, — сиротским голосом сообщает Колесников.

— А бани не пустуют, — добавляет Пал Палыч. — Так вас не удивило предложение двух… намыленных?

— Нне очень… У голых, знаете, все проще. Чего надо, то и спрашивают. Принесешь пива, а он, к примеру, говорит: «Как тут насчет валюты?»

— Вспомнил! — вклинивается Калмыков. — Вот почему мы к Илюше: он помянул, что у него, понимаешь, есть мотоцикл, а у нас уже универмаг был на прицеле!

Успел Сеня добавить заключительный штрих к картине сговора, в которой не должно быть места для Марата!

А что Марат? Как он относится к провалу своих подручных?

Он как раз звонит:

— Сему, будьте добры. — Ответ приводит его в замешательство. Буркнув «извините», он поспешно нажимает рычаг аппарата. После короткой паузы вновь набирает номер: — Сеню можно? — И уже не дослушав, бросает трубку. — Влипли!.. Надо посоветоваться с умным человеком… — медленно произносит он. Выходит в переднюю, зажигает свет над большим зеркалом. Пристально вглядывается в себя. — Что будем делать?.. — спрашивает у отражения. — Успокойся, успокойся, Марат… — приказывает он сам себе, сгоняя тревогу с лица и постепенно обретая обычный невозмутимый вид. — Это не твой просчет. Их подвела какая-нибудь глупость. Тебя это не касается. Все к лучшему. Людей надо менять. Тебя не назовут… Ты им нужен на свободе. У тебя их деньги. Ты их надежда. Никто не выдаст. Все к лучшему… Ты человек умный. Ты поступаешь, как хочешь… Ты выше преград. Преград нет…

С улицы появляется сильно взволнованная Вероника Антоновна.

— Марик! Нам необходимо поговорить!

— Матушка, я сосредоточен на важной мысли. Будь добра…

— Нет, я не буду добра! — перебивает она и весь дальнейший разговор проводит сурово и с достоинством, не пасуя, как обычно, перед сыном.

— Что на тебя накатило? — недоумевает Марат.

— Всю жизнь я гордилась тобой. А сегодня мне было стыдно! Многое могу простить, но нечистоплотность — никогда! Час назад я встретила Антипова.

— Кого? А-а, сам играет, сам поет? — пренебрежительно вспоминает Марат, еще под впечатлением, что он «выше преград».

— Какое ты имел право от моего имени занимать у него деньги? Да еще такую сумму! Зачем тебе, на какие нужды?

— Не мне, выручил одного человека, — врет Марат.

— Но срок твоей расписки истек! Между порядочными людьми…

— Между порядочными людьми можно и подождать.

— Сколько именно? Когда твой один человек вернет долг моему товарищу по работе?

— Сейчас он в командировке. Приедет — отдаст.

— Когда он приедет? — неотступно требует Вероника Антоновна.

— Десятого или двадцать пятого! — жестко отвечает Марат, называя дни выдачи зарплаты в НИИ, где работал Илья Колесников.

Рядом со станцией метро с выносного прилавка торгуют апельсинами. В хвосте очереди стоит Стелла. Барсуков, ждущий кого-то у станции метро, решает пока тоже запастись апельсинами. Во все глаза смотрит он на Стеллу. Это же она! Та самая!

— Мы снова встретились! — говорит он радостно.

— Встретились? Мне казалось, я просто стою в очереди.

— Мы немножко знакомы. Вы меня не узнаете?

— Боюсь, что нет! — Взгляд у нее смеющийся.

— Недавно в прихожей… вы уходили от Быловой… Я друг ее сына…

Со Стеллой совершается разительная перемена, и язык Барсукова липнет к зубам.

— А-а… — неприязненно произносит она и быстро отворачивается.

— Простите… послушайте… — теряется Барсуков. Он забыл посматривать на выходящих из метро, и плаксики налетают и виснут на нем совершенно внезапно. Следом приближается Анна Львовна.

— Два дня не видались, а уж визгу-то! — смеется она.

Стелла становится свидетельницей нежной сцены.

— Ну-ка, ребятки, становитесь за этой красивой тетей. Вы приглядите за ними чуточку? — доверчиво обращается к Стелле Анна Львовна. — Будьте добры! — Она отводит Барсукова на несколько шагов:

— Тут их бельишко. Залатала, заштопала, пока подержится. — Она достает из сумки довольно объемистый сверток.

— Спасибо, Анна Львовна.

— А еще думала я насчет юга. Как мы-то без него выросли, Леша?..

…Тем временем плаксики тоже вступили в беседу.

— Деточки, вы крайние? — игриво наклоняется к ним подошедшая женщина.

— Мы не крайние.

— Мы за красивой тетей.

— Ой, — говорит женщина Стелле, — а я подумала — ваши.

— Нет, не мои.

— А чьи же вы, деточки?

— Мы папины!

— И бабушкины!

— А мамины? И мамины небось?