На Жандарменплац задержались. Глазели на канатоходцев. Через площадь на высоте крыш струной натянут был трос. На головоломной высоте он казался тоненькой паутинкой. Две девушки, затянутые в трико, балансируя шестами, шли навстречу друг другу. Зрители, запрокинув головы, следили за ними, отпуская смачные шутки. Канатоходки добрались до середины. Обнявшись, будто танцуя, осторожно поменялись местами и пошли дальше в разные стороны.

Клаус уверял, что ради таких девочек он сам готов влезть на крышу собора. Акробатки благополучно закончили рискованный номер. Поаплодировали и поехали дальше. Ресторанчик «У грубого Готлиба» был совсем рядом, за несколько домов от площади.

Франц никогда здесь не бывал. В первой комнате все столики были заняты. Прошли во вторую, изображавшую задний двор баварской крестьянской усадьбы.

Со стены на посетителей печальными глазами глядела нарисованная рыжая корова. Корова стояла в хлеву и держала во рту клок сена. С другой стороны поднималась глухая стена с выщербленными кирпичами. Тоже нарисованная, но выглядела точь-в-точь как на задворках в деревне. И столики сделаны в форме кормушек. За ними сидели захмелевшие гости, тянули из крохотных подойников пиво. Официанты называли его пойлом. Над головами на протянутой из угла в угол веревке висели старые башмаки, ржавая клетка с поломанной дверцей, скелет обглоданной рыбы, обрывки сбруи, заплатанная штанина, всякая заваль, будто найденная на мусорной свалке.

Клаус успел рассказать, что лет тридцать назад этот ресторанчик открыли безработные актеры. Они сами обслуживали посетителей. Работали официантами и выступали с эстрады. Тогда они были молодыми, а теперь каждому лет под шестьдесят. Но по-прежнему у каждого на спине золотой тесьмой вышиты ласкательные имена: «Францхен», «Паульхен», «Гансхен».

На сковородке с железной ручкой – она служила вместо подноса – Гансхен принес шнапс. Пили из стопочек в форме ночных горшков. Было тесно и весело. Сидели по двое на одном табурете.

Паульхен, отставив поднос-сковородку, взял гитару. Исполнил несколько скабрезных куплетов о еже, влюбившемся в сапожную щетку, о старом муже, который зашел к соседке и наткнулся на злую жену. Хохотали действительно до упаду. В табачном дыму носились грубые шутки и непристойности.

Зал освещали закопченные фонари – такие бывают на скотных дворах. Но вместо свечей в них горели электрические лампы. В разгар веселья Франц заметил в углу за кормушкой-столиком Рудольфа Кюблера. Он сидел, нахлобучив на лоб вывернутую наизнанку шляпу. Францу приятно было встретиться с Кюблером. Подошел, поздоровался:

– Здорово, Руди!

Кюблер сидел в компании четверых незнакомых людей. Один, помоложе, вполголоса что-то рассказывал. Он умолк, когда Франц подошел к столику.

– Старик, мы частенько начинаем встречаться, – сказал Франц, положив на плечо Кюблеру руку. Францу показалось, будто Кюблер вздрогнул от неожиданности. – Давай выпьем.

– А, Франц! – Кюблер узнал его и улыбнулся. – Ты тоже проводишь время в холостяцкой компании? Выпить никогда не грех, особенно в химмельфарт.

Кюблер допил пиво. Поговорили о том о сем. Франц не вполне владел собой. Язык заплетался. Кажется, немного перебрал «У грубого Готлиба».

– Ну, когда же мы встретимся?

– Охотно! – Кюблер на секунду задумался. – Знаешь что, давай в пятницу на той неделе. Хотя бы здесь. Вечером. Часиков в шесть. Ты когда кончаешь работу?.. Вот и договорились.

Франц вернулся к приятелям. Вскоре Кюблер ушел. Сначала поднялись двое, потом, через несколько минут, остальные. Пошатываясь, они направились к выходу. Неуверенной рукой Кюблер нахлобучил шляпу на самые глаза. Парни ничем не выделялись среди подгулявших посетителей ресторана.

Спустя полчаса, поспорив, не выпить ли еще по одной, и согласившись, что хватит, Франц с компанией тоже двинулся к выходу. Долго прощались, корили Клауса, что он обманул их, собираясь ехать к подружке. Но Клаус уехал.

На улице их привлекло еще одно происшествие. Рассказывали, что какой-то мотоциклист на полном ходу промчался по Егерштрассе и вон какие следы оставил на мостовой. Щуцманы сердито разгоняли любопытных, заставляли велосипедистов объезжать улицу другой стороной. Но прохожие, узнав, в чем дело, сами торопились уйти подальше. Дворники и полицейские щетками стирали с асфальта какие-то надписи. Краска сразу не поддавалась. Франц успел прочитать. Коричневой краской было написано: «Гитлер – война. Долой Гитлера!» Надпись повторялась, тянулась длинным следом вдоль всей улицы.

Франц тоже заторопился, нажал на педали. Подальше от греха! Когда-то в комсомоле они тоже откалывали такие номера. Делали специальные шины для мотоцикла с лозунгами вместо протектора. Получалось нечто вроде штемпеля. Потом гнали по улице и на ходу краской мазали шину. Лозунг отпечатывался на мостовой. Если подобрать стойкую краску, сам черт ее не сотрет, надо счищать вместе с асфальтом. Значит, и сейчас кто-то работает. «Долой Гитлера!» За такое дело сразу голову отвернут. Нет уж, он свое отъездил.

Домой Франц приехал поздно. Втащил по лестнице велосипед и сразу же пошел мыться. За ужином не в меру разговорчивый Франц подробно рассказал Эрне, что было, как провели они химмельфарт. Впрочем, он всегда рассказывал ей о событиях дня. Рассказал и о Кюблере, о таинственном мотоцикле.

– В пятницу вечерком встретимся, – зевая сказал он. – Руди хороший парень. Будет что вспомнить.

– Ой, Франц, зачем тебе все это нужно? – сказала Эрна с тревогой в голосе.

Лучше бы Франц не встречался с Кюблером, который принес им столько горя. Но раз так, надо сообщить в гестапо, как обещала! Пусть этот Кюблер не мешает им жить.

– Как так не нужно? – возразил Франц. – Руди мой старый приятель.

– Когда же вы условились?

– Часиков в шесть. Там же, «У грубого Готлиба». Тебе обязательно тоже надо там побывать. Хочешь, поедем вместе? Хоть посмеемся… Однако пора спать! Как бы не опоздать на работу. Пошли, Эрнхен!

Он поцеловал жену и стал раздеваться.

Эрна не спала всю ночь. Ворочалась, думала. Опять этот Кюблер! Вспоминала, как мучилась и переживала, когда арестовали Франца. Вспоминала непонятную до сих пор историю с какими-то деньгами. Кто прислал их тогда? Утром позвонили, она открыла, но на лестнице никого не было, только внизу кто-то торопливо сбегал по ступенькам. Шаги будто детские. Решила, что балуются ребятишки. Заглянула в почтовый ящик. Достала конверт. На нем надпись: «Фрау Вилямцек». Ее никогда еще так не называли – они ведь не были женаты с Францем. В конверте лежало пятьдесят марок. И никакой записки. Конечно, деньги очень ей пригодились. Но кто их прислал? Она так и не разгадала тайны. Видно, хороший человек. Скорее всего кто-то из приятелей Франца решил помочь, но так, чтобы самому остаться неизвестным…

Утром, когда Франц ушел на работу, Эрна пошла в гестапо. Она сказала:

– В пятницу, в шесть часов вечера, Кюблер будет «У грубого Готлиба».

– Где это? – спросил чиновник.

– Не знаю. Где-то в городе. – Как она не сообразила спросить, где находится ресторанчик?

– Ладно, узнаем сами.

– Только скажите, мужу ничего не будет?

– Не беспокойтесь, фрау Вилямцек, мы же договорились с вами.

Эрна ушла из гестапо успокоенная. Франца не тронут. Больше ей не придется ходить в гестапо. Если бы не Франц, разве она стала бы заниматься такими делами…

Кюблер, покачиваясь, вышел из ресторана. Простились на углу Жандарменплац.

– Будьте осторожны, – сказал он приятелям. – Ты, Гейнц, наделал переполоху своим мотоциклом. Представляю, как обозлились гестаповцы!

– Черт с ними! Пусть знают, что не всех коммунистов пересажали в концлагери. Это собьет им немного спесь. Фашизм еще не германский народ.

– Все это правильно. Но ты не горячись. Пока еще мы одиночки, только искры, которые тлеют. Главная наша работа – на заводах, в армии, в массах.