— Я художник.

— Чего? — Грэсович вытаращился на него, а улыбка, наконец, сползла с его лица. — Чего ты несешь, тварь? Кто ты?

— Художник, — повторил Арт, постаравшись придать своему голосу как можно больше уверенности и жесткости. — Я сбежал из Сопротивления, чтобы служить нашему Вождю. И не только служить, но и показать, что я умею. Вот почему я здесь. Я понимаю, что это звучит дико, что художник — это гений. И что у нас остался только один художник — наш великий Вождь. Но я тоже умею…

Договорить Арт не сумел. Тяжелый кулак Грэсович врезался в его лицо. Взвыв от резкой боли, Крылов схватился обеими руками за лицо, пытаясь сообразить, цел ли у него нос. Эсбэгэшник, тем временем, обошел вокруг него, словно обдумывая, куда бы нанести следующий удар. Арт не стал этого дожидаться, решив гнуть свою линию до конца. И будь, что будет.

— Если не верите, то принесите карандаш и бумагу. Я докажу.

— Докажешь? Ты хоть понимаешь, что ты сейчас наделал? Ты же приговор себе подписал. Ты на святое посягнул! Ты! Да ты!.. — Грэсович заводился все больше и больше. Арт читал где-то, что именно так делали и следователи в тридцатые, накручивая себя до полувменяемого состояния, в котором уже сами порой не ведали, что творили. — Докажет он! А!? Нет, Миха, ты слышал!? Нет, ты слышал!?

Миха издал утробный звук, который, видимо, был у него вместо смеха и начал разминать руки, щелкая костяшками пальцев. В этот момент дверь комнаты распахнулась и на пороге показалась фигура военного, застывшая в нерешительности.

— Эээ… Я не вовремя…Ладно, позже тогда.

Он уже собирался выйти, как Грэсович его остановил, зло спросив, что тому было нужно.

— Так ты ж просил зайти напомнить перед летучкой, — извиняющимся тоном сказал вошедший. — Вот я и зашел…

— Черт, точно, летучка. — Грэсович нахмурил лоб и недовольно посмотрел на Арта. — С тобой, выродок лесной, я позже закончу.

Тут же позади Арта нарисовался Михаил, который потянул к нему свои коварные руки. Почувствовать Арт ничего не успел — просто провалился в черноту и моментально отключился, а когда открыл глаза снова, то обнаружил себя в грязной вонючей камере, лежащим на обледеневшем полу.

Он попытался встать, но телогрейка примерзла к полу и никак не хотела отдираться. Пришлось ее снять. Только после нескольких мощных рывков она все же отделилась от пола, оставив на нем следы своего пребывания в виде примерзших намертво клочков серой материи и почерневшей ваты.

Оглядевшись, Арт окончательно убедился, что находится в камере в гордом одиночестве. Сразу это было не понятно, так как окон в помещении не было, а свет проникал через небольшую щель под самым потолком. И только теперь, когда его глаза привыкли к темноте, он смог оценить свое положение во всей его полноте.

Мало того, что вокруг было темно, хоть глаз выколи, так еще и стояла гробовая тишина. Становилось холодно. Причем не просто холодно, а очень холодно. Арт даже представить сколько времени он пролежал вот так на ледяном полу…

Время тянулось бесконечно долго — поймать его, систематизировать было невозможно. Арту казалось, что оно вообще остановилось. Иногда он поднимался с пола, на котором сидел, чтобы поделать упражнения и хоть немного согреться. Пленник расхаживал взад вперед по узкой камере, размахивая руками. Останавливался, чтобы сделать приседания. На некоторое время эта мера помогала, и становилось чуть теплее, но незаметно холод вновь овладевал телом, а что еще хуже — сознанием.

Через какое-то время Арт начал впадать в забытье. Глаза закрывались сами собой, усыпляя бдительность. Но спать было никак нельзя. Сон был верной смертью. А потому Крылов снова вставал на ноги и через не могу заставлял себя делать физическую зарядку.

Когда дверь, наконец, со скрипом отворилась, Арт уже не рассчитывал остаться в живых. От холода не спасало ничего, а организм находился на грани полного впадения в состояние анабиоза, неминуемо ведущего к гибели. Но дверь, все же, открылась…

— Вон, валяется, — услышал Арт со стороны двери. — Не сдох еще?

— Да тяпунь тебе на язык. Если сдох, то я за это отвечать не буду. -

ответил второй голос

— Да нет, шевелится вроде… — уточнил первый. — Давай, хватай его

за ноги.

Арт почувствовал как две пары сильных рук подхватили его тело и понесли в сторону выхода. Он открыл глаза и чуть не ослеп от яркого света, который ударил ему в лицо. Машинально зажмурившись, он почувствовал острую необходимость поспать. Хотя бы недолго. Только сейчас к нему пришло осознание того, насколько его организм был истощен. Словно в подтверждение этим мыслям были и диалоги между теми двумя, что тащили его пока что в неизвестном направлении.

— Сколько он там провалялся-то?

— Да почти двое суток. Капитан же распорядился его там до самого

конца держать, а потом передумал что-то… Я с Васькой говорил, который дежурит в том пролете, так он по секрету сказал, что, мол, слышал разговор Грэсовича (Арт отметил про себя, что с прозвищем он угадал) с кем-то. Так Грэсович таким голосом говорил, словно его отец отчитывает за оценки в школе. Короче, в Москве парнем заинтересовались, похоже.

Арт ощущал, как его тело непроизвольно совершает повороты, паря, словно в невесомости. Это было приятно, хотя нести могли бы и поаккуратнее — пару раз он задел плечом не то стену, не то дверной косяк.

Глаза постепенно привыкли к освещению. Когда его внесли в комнату, где положили на кушетку, он уже вполне мог рассмотреть обстановку и оценить место своего нового расположения.

Это была уже не тот кабинет, где над ним издевался садист Миха на пару с Грэсовичем. Здесь было куда уютнее, можно сказать, по-домашнему. На окнах весели веселенькие занавесочки в цветочек, мебель была весьма современного дизайна, хотя по меркам мира из которого прибыл Арт, ее, конечно, уже следовало бы отнести к разряду «ретро». На полу лежал коврик, а на одной из стен висела репродукция картины, которая смутно напоминала что-то Арту. Он поднапряг память и понял, что картина очень похожа на «Девятый вал» Айвазовского, но имеет все же и ряд отличий, главное из которых заключалось в том, что лодка с людьми заходила на волну не с левой, как у Айвазовского, а с правой стороны.

— Нравится? — услышал Арт незнакомый голос.

— Да, ничего… — ответил Арт и сам не узнал свой голос, от которого

отвык за двое суток вынужденного молчания.

— Остряк, — сообщил голос. — Это картина Вождя. Написана еще до Удара. Висела в Боряковской галерее в Лаврушинском переулке. Слыхал про такую?

— Слыхал, — ответил Арт и тут же понял, какую досадную ошибку

совершил! По легенде-то он должен был быть ценителем творчества Краснова, а он возьми и брякни: ничего! Ситуацию надо было срочно выправлять.

— Вы простите, — простонал он, чтобы выглядеть как можно более жалостливо. — Я два дня в темноте и холоде провел. Голову от подушки оторвать не могу. Конечно, это великая картина Вождя. Просто великая…

— Ну, другое дело, — радостно ответил голос и его обладатель, наконец, предстал перед Артом, пройдя к кушетке от двери, к которой Арт лежал головой. — Ты смотри, Олег! Я за тебя лично поручился!

— Лично? — удивился Арт, глядя на статного красивого мужчину напротив.

— Именно лично, — подтвердил тот. — Меня зовут Георгий Андреевич Нетрошев. Я являюсь главным хранителем коллекции предметов искусств Новой России. И по совместительству разыскиваю таланты. Пока ни одного настоящего не нашел. Посмотрим на тебя. Ну, а если ты соврал…

Нетрошев сел на заднее сиденье вездехода, устроившись рядом с Артом. Перед тем, как покинуть часть СБГ, Арту выдали новую одежду, разрешили помыться и вообще привести себя в порядок. После всех процедур, Крылов почувствовал себя новым человеком — он уже стал подзабывать, что такое чистое тело, привыкнув к хождению по много день в одной и той же одежде.

Водитель завел двигатель, и машина дернулась с места, медленно поехав по вязкой грязи.