— А если не получится?

— Скорее всего не получится. Она слишком оскорблена. Плюс — она же беременна. А это тяжелый коктейль… Вы же знаете, что Тереза тогда, два года назад, ушла от меня, как только поняла, что забеременела. Целую теорию подвела под это… И про мое непостоянство, и про то, что жить со мной не сможет. И про то, что не желает ждать, пока я ей изменю, а это неизбежно…

Только мне не потрудилась ничего объяснить: просто поставила перед фактом — и все. И это посреди полного благополучия… А вы такой прекрасный повод дали… Терпите. Просите еще…

— А если она не простит?

— Еще и еще. Снова и снова. Демонстрируйте постоянство. И редкостное занудство. Опробовано. Рекомендую…

Помолчали. Владимир так и не достал сигареты. У Роберта создалось впечатление, что он не курит — так, злит зачем-то жену…

— Можно задать вам вопрос? — спросил он вдруг.

— Почему вы всегда говорили, что не знаете английского?

— Особо не хотел общаться, — честно ответил муж Терезы.

— Понятно…

— Тереза с такой гордостью хвасталась вашими успехами в изучении русского, что мне, как вы понимаете, ничего не оставалось, как выучить язык предполагаемого противника…

— Ясно… — они опять помолчали, — Владимир, вы же понимаете, я ведь действительно не мог прилететь раньше… Я не мог позволить себе сорвать последние две недели съемок. Я с особым чувствами прыгал с автоматом по проклятым скалам. У меня герой, — усмехнулся он, — эдакий солдат удачи с выжженной душой. Внешне абсолютно равнодушный, невозмутимый — абсолютный автомат для убийства… Он, правда, способен на добрые поступки, которые совершает неожиданно. Неожиданно, прежде всего, для себя… Я вот думаю, что выжженную душу за эти две недели я показал превосходно. Про невозмутимость сказать ничего не могу, но претензий у режиссера ко мне не было… А еще я прыгал с моста. Отказался от каскадера, подписал дополнение к контракту, что отказываюсь от всех претензий к компании — и прыгнул. Крупный план получился отменный…

— Я понимаю. И Тереза тоже понимает, поверьте… Просто она была так счастлива за вас. Вы с Лизой были для нее, как ожившая сказка, до которых моя супруга большая охотница. Она же писатель-фантаст… Можете быть уверены — она все для себя придумала про вас — и была этим счастлива. Очень-очень счастлива…

Роберт опустил голову. Ему было невообразимо стыдно. А ведь о его разрыве с Лизой еще не знали родители…

Он не сказал, что практически перестал спать. Что у него постоянно ныло сердце, что режиссер отправил его к доктору, а доктор выписал ему курс успокоительного… Что он не собирался ничего подобного принимать — как он тогда чувства хоть какие-то выражать будет…

Они стояли рядом и молчали каждый о своем.

— Владимир, я бы хотел попросить вас и Терезу. Лизе необходимо подыскать дом. Такой, где она не будет бояться. Ей надо найти кого-нибудь, кто будет заботиться о том, чтобы она хотя бы поела вовремя… Я не представляю, как ее заставить принять это от меня… Но я просто не переживу, если она вернется в свою ужасную комнату. Это ад… Этого не должно быть.

Голос Роберта был глухой и безжизненный. Зубову хотелось ему помочь, только он не знал, как…

— Пожалуйста, уговорите ее, — говорил британец. — Мне необходимо сделать это для нее и ребенка… Если у вас не получится, позвоните, я прилечу, буду уговаривать сам. Только я опасаюсь, что эффект будет обратный.

— Это точно… — кивнул Зубов. — Я понимаю, я все понимаю. Мы с Терезой что-нибудь придумаем. И, конечно, будем держать вас в курсе…

Человек ко всему привыкает. Об этом рассуждал Роберт, который в первый числах апреля приехал к родителям. Он сидел у камина в гостиной, смотрел на язычки пламени и размышлял над тем, что он — как и положено человеку — тоже привык.

Он уже мог спокойно пройти мимо ее пустого сарайчика — в первый раз, когда он подошел — у него схватило сердце — он побелел и замер. Мама отправила его к доктору: «Сердце в норме. Стресс», — сказали ему. Спасибо, а то он не знал.

Он открывал двери своей квартиры в Лондоне, уже не надеясь услышать ее голос — первые дни он ему повсюду мерещился. Она то звала на помощь, то щебетала что-то веселое…

Он привык к тому, что у него на груди, на цепочке теперь висит ее кольцо — как только Лиза пришла в себя, она ему отослала его подарок.

Он уже мог радоваться. Радоваться тому, что Лиза вернулась в Соединенное королевство и обитала в коттеджике неподалеку. Родители делали ей сейчас вместо туристической визы гостевую… И очень-очень надеялись, что Лиза будет рожать их внука здесь, дома… Он радовался, что папа и мама по-прежнему общаются с Лизой. На самом деле, если быть точным, они только с ней и общались. Ездили в гости за десять миль. Мама готовила мясо, папа не забывал захватить с собой пирожные… Они общались с нею. Не с ним. Он практически не приезжал сюда из Лондона — слишком больно.

Ему давало силы лишь то, как он все удачно организовал для нее. Он все продумал, чтобы обеспечить ее максимальным комфортом. Он нанял Шейлу, переманив ее у собственного агента.

Шейла — этот гений организации — нашла и коттедж — маленький, но очень уютный. В нем даже был сарайчик, и хозяева были не против, что из него сделают мастерскую для русской художницы. Шейла теперь значилась агентом Лизы и особенно ревностно следила за тем, чтобы в холодильнике была еда. Она же изыскала в Бедфорде гинеколога, который понравился Лизе — между прочим, русского. Ездила в Москву — Тереза вовсю развернулась с организацией выставки, приуроченной к выходу своей новой книги — дел было полно.

Все образовалось как нельзя лучше. Лучше, чем могло быть… Роберт понял, что больше не может сидеть неподвижно в кресле.

Он поднялся, отправился к себе. Поднялся на второй этаж, прошел мимо ее комнаты. Прошел спокойно. Он сам собирал ее вещи, когда Шейла нашла ей жилище. Сам паковал картины. Помогал грузить все в грузовичок… Он смог.

Он хотел купить ей этот чертов коттедж, но Тереза запретила. Она заявила, что Лиза сама еще не знает, что будет делать после выставки, где рожать и как обустраивать свою жизнь. «Не торопись», — мягко сказала она, скорее всего, на что-то надеясь. Он завидовал ей. Ей и ее мужу — они умели надеяться. Они верили в то, что Лиза его простит. А вот сам он в это не верил.

Он открыл дверь в свою комнату, посмотрел на часы — почти полночь. Лег на кровать, не раздеваясь. Все это время у него были огромные проблемы со сном. Он не мог заснуть. Если засыпал — не мог проспать больше двух часов подряд. Ему снились кошмары. Та самая подворотня, в которой его не было. Или — еще хуже — желтая лампочка на проводе, которую он увидел у нее в коридоре.

Пить те успокоительные, что ему выписали, он не желал. Снотворного он боялся — привыкание, зависимость… Для него это были не просто слова. Он боялся этого до жути. Поэтому он мучился бессонницей. Сегодня сразу после ужина он понял, что засыпает — распрощался с родителями, постарался не замечать их сочувственных взглядов — и отправился спать. Вскочил через два часа… И вот, мается…

Ему вдруг в голову пришла хорошая идея — может быть, отправиться спать в лизину комнату? Он вышел в коридор и столкнулся с мамой.

— Все бродишь? — спросила она с сочувствием.

Он подошел, уткнулся ей головой в плечо. Она его погладила по голове:

— Лиза — добрая девочка. Пойди, поговори с ней.

— Мама…

— Что — мама? У меня сердце разрывается, а он мне «мама»! Иди — и поговори!

— Мама, но это же невозможно простить!

— А ты откуда знаешь? Что она в состоянии простить, а что — нет? Или весь вопрос в том, что надо идти, просить, унижаться… Гораздо проще запереться в квартире в Лондоне — и скорбеть безмерно! Иди к ней.

И мама развернулась, чтобы идти в свою комнату. Потом остановилась, обернулась:

— Лиза снова улыбается. Когда рисует, то слушает музыку — вычитала, что ребенку полезно.