— Это уже кое-что, — заметила Луиза, — хотя явно недостаточно; не пытались ли вы выяснить относительно места учителя фехтования в каком-нибудь из полков?

— Да, и со вчерашнего дня успел навести кое-какие справки. Оказывается, в Санкт-Петербурге уже имеются два учителя фехтования: один француз, другой русский. Вашего соотечественника, сударь, — добавил Ваненков, обратившись ко мне, — зовут Вальвиль; я не ставлю под сомнение его достоинства: он сумел понравиться государю, который дал ему чин майора и наградил несколькими орденами; он состоит учителем фехтования всей императорской гвардии. Что касается моего соотечественника, то он милейший, прекраснейший человек, единственный недостаток которого в наших глазах состоит в том, что он русский. Но, поскольку в глазах императора это не является недостатком, то его величество, который когда-то взял у него несколько уроков фехтования, произвел его в полковники и дал ему орден Святого Владимира третьей степени. Надеюсь, вы не собираетесь для начала сделать их обоих своими врагами?

— Конечно, нет, — ответил я.

— В таком случае не надо показывать, что вы вступаете с ними в соперничество: объявите сеанс показательных поединков, проведите его, покажите на нем все свое искусство; затем, когда слух о вас распространится по городу, я дам вам почтительнейшую рекомендацию к цесаревичу Константину, который как раз находится с позавчерашнего дня в Стрельне и, надеюсь, по моей просьбе удостоит сопроводить рекомендательной припиской ваше прошение его величеству.

— Ну вот, все отлично устраивается! — воскликнула Луиза, обрадованная благосклонностью ко мне графа. — Видите, я вас не обманула.

— Да, и граф — любезнейший из покровителей, как вы — превосходнейшая из женщин. Оставляю вас беседовать с ним в этом добром расположении духа, а чтобы дать графу доказательство того, насколько ценны для меня его советы, я уже сегодня вечером займусь составлением своей программы.

— Это разумно, — заметил граф.

— Извините, граф, — сказал я, — но мне необходимо получить сведения о местных особенностях. Я даю эти показательные поединки не для заработка, а для того, чтобы дать о себе знать. Скажите, пожалуйста, следует ли мне разослать приглашения как на вечерний прием или же назначить входную плату как на представление?

— Непременно назначьте плату, сударь, — сказал граф, — иначе никто не пойдет к вам. Назначьте за билет десять рублей и пошлите мне сто билетов: я возьму на себя их распространение.

Трудно было проявить большую любезность, так что досада моя улетучилась. Я откланялся и удалился.

На следующий день мои афиши были расклеены по всему городу, и через неделю я дал публичный сеанс, в котором не приняли участия ни Вальвиль, ни Сивербрик: со мной состязались лишь любители — поляки, русские и французы.

Я не намерен приводить здесь перечень своих достижений и сравнивать количество нанесенных и полученных мною ударов. Скажу только то, что уже во время сеанса наш посол, граф де Ла Ферроне, пригласил меня давать уроки его сыну, виконту Шарлю, и что в тот же вечер и на следующий день я получил немало хвалебных писем, в том числе от герцога Вюртембергского, который просил меня стать наставником его сына, и графа Бобринского, который хотел сам брать у меня уроки.

Так что когда мы опять встретились с графом Ваненко-вым, он сказал мне:

— Ну что ж, все прошло великолепно. Вы получили признание, теперь надо упрочить его при помощи императорского патента. Вот письмо к адъютанту цесаревича; тот уже наслышан о вас. Смело являйтесь к нему, взяв с собой прошение на высочайшее имя; польстите военным талантам цесаревича и попросите его о рекомендательной приписке к вашему прошению.

— Однако, господин граф, — с некоторой неуверенностью проговорил я, — полагаете ли вы, что он хорошо меня примет?

— А что вы называете хорошим приемом?

— Такой, который можно будет счесть приличным.

— Послушайте, сударь, — рассмеялся граф Алексей, — вы оказываете нам слишком много чести. Вы считаете нас цивилизованными людьми, тогда как мы всего лишь варвары. Вот письмо, с его помощью я отворяю вам двери, но заранее ручаться ни за что не могу: все зависит от хорошего или дурного расположения духа великого князя. Выбирать момент надлежит вам; вы француз, а потому храбрец. Вам предстоит бой, в котором необходимо выстоять и одержать победу.

— Верно, но бой выстоять предстоит в приемной, а победу одерживать надо будет над придворными. Уверяю вас, ваше сиятельство, что я предпочел бы этому настоящую дуэль.

— Жан Бар был не более вас привычен к вощеному паркету и придворным обычаям. А как он вышел из положения, явившись в Версаль?

— При помощи кулаков, ваше сиятельство!

— Поступите, как он. Кстати, я должен вам сказать, что Нарышкин — а он, как вам известно, родственник императора, — граф Чернышев и полковник Муравьев просили меня передать вам, что они хотели бы брать у вас уроки фехтования.

— Не слишком ли вы добры ко мне?

— Ничуть, и вы мне ничем не обязаны; я лишь отчитываюсь в данном мне поручении, вот и все.

— Кажется, все складывается неплохо, — сказала мне Луиза.

— Благодаря вам, Луиза, и я вам за это весьма признателен. — И, обращаясь к графу, я добавил: — Так вот! Решено: я воспользуюсь советом вашего сиятельства и рискну завтра же.

— Желаю удачи!

Ободряющие слова графа были для меня отнюдь не лишними. Я уже знал понаслышке о человеке, с которым мне предстояло иметь дело, и, должен признаться, мне легче было бы напасть на украинского медведя в его берлоге, чем обратиться с просьбой к цесаревичу, характер которого был странным смешением добрых наклонностей, бурных страстей и бессмысленной вспыльчивости.

Великий князь Константин, младший брат императора Александра и старший брат великого князя Николая, не обладал ни ласковой учтивостью первого, ни холодным и спокойным достоинством второго; казалось, он полностью унаследовал характер своего отца, повторив и его достоинства и его причуды, тогда как два его брата походили на Екатерину: Александр — сердцем, Николай — разумом, а оба — тем императорским величием, великий пример которого дала миру их бабка.

Екатерина из всего этого прекрасного и многочисленного своего потомства особо выделяла двух старших внуков и даже самим выбором их имен, когда один был назван Александром, а другой — Константином, уже, казалось, поделила между ними мир. Эта идея до такой степени овладела ею, что в ту пору, когда они были еще малыми детьми, она велела написать их портрет: одного разрубающим Гордиев узел, другого — держащим в руках лабарум. Более того, сам ход их воспитания, план которого императрица составила лично, был всего лишь претворением в жизнь этого великого замысла. Вот почему Константина, которому суждено было властвовать над Восточной империей, взращивали лишь греческие кормилицы и окружали лишь греческие учителя, вто время как Александра, которому суждено было властвовать над Западной империей, воспитывали лишь англичане. Что касается общего наставника обоих братьев, то им был швейцарец Лагарп, двоюродный брат храброго генерала Лагарпа, служившего в Италии под началом Наполеона. Но уроки столь достойного учителя не были с равным старанием усвоены двумя этими учениками, и одни и те же семена дали разные плоды: ибо в одном случае они упали на подготовленную и благодатную почву, а в другом — на невозделанную и дикую. В то время как Александр в возрасте двенадцати лет ответил своему преподавателю экспериментальной физики Графту, сказавшему ему, что свет является непрерывной эманацией Солнца: «Этого не может быть, ибо тогда Солнце с каждым днем уменьшалось бы в размерах», Константин заявил своему личному гувернеру Сакену, призывавшему его учиться читать: «Я не хочу учиться читать, потому что хочу, чтобы вы сами все время читали и все время глупели».

Характер и ум обоих внуков полностью отразился в двух этих ответах.