— Да, дорогой мой друг, это необходимо; подумайте, как важно, чтобы в случае несчастья у Луизы оставался бы по крайней мере брат; вы и так уже, быть может, чересчур скомпрометировали себя из-за своих отношений со мной, с Муравьевым и Трубецким; будьте же благоразумны, если не для себя, то, по крайней мере, для меня, — прошу вас от имени Луизы.

— Во имя нее вы можете заставить меня сделать все что пожелаете.

— Ну что ж, тогда до свидания! Я очень утомлен и нуждаюсь хотя бы в нескольких часах отдыха, так как предвижу, что день предстоит тяжелый.

— Ну что ж, до свидания, коль скоро вы этого желаете.

— Я требую этого.

— Будьте осторожны.

— Ах, дорогой мой, это меня никоим образом не касается: я не сам иду, меня ведут; прощайте. Кстати, нет нужды говорить вам, что одно неосторожное слово погубит нас всех.

— О!..

— Что ж, обнимемся на прощание!

И мы бросились друг другу в объятия.

— Ну а теперь еще раз прощайте!

Я вышел будучи не в силах произнести ни слова и затворил за собой дверь; но не успел я дойти до конца коридора, как дверь снова открылась и до меня донеслись слова:

— Поручаю вам Луизу.

И в самом деле, в ту самую ночь заговорщики собрались у князя Оболенского; там были разработаны все мероприятия — если можно назвать мероприятиями несколько безрассудных распоряжений — для осуществления неосуществимой революции. Руководители заговора, присутствовавшие на этом собрании, довели до сведения рядовых членов общества генеральный план выступления, которое было назначено на следующий день, то есть день присяги. В соответствии с этим было принято решение склонить солдат к бунту, выразив им сомнения в достоверности отречения цесаревича Константина, стольлюбимого в армии, которой он посвятил свою жизнь; и тогда, стоит только взбунтоваться одному из полков, к нему присоединятся соседние и так далее, пока не соберется людская масса достаточно внушительная, чтобы с барабанным боем двинуться на Сенатскую площадь, увлекая за собой толпы народа. Заговорщики надеялись, что одной этой демонстрации на Сенатской площади окажется достаточно и император Николай, не желая применять силу, вступит в переговоры с восставшими и откажется от своих прав на верховную власть; в таком случае его заставят принять следующие условия:

1° немедленно собрать депутатов от всех губерний;

2° опубликовать от имени Сената манифест, в котором будет объявлено, что депутаты должны голосованием принять новые основополагающие законы управления империей;

3° в ожидании этого сформировать временное правительство, в которое будут призваны депутаты от Царства Польского, дабы принять меры, необходимые для сохранения единства государства.

В случае если император Николай, прежде чем принять эти условия, пожелает посоветоваться с цесаревичем, такая возможность будет ему дана, но при условии, что он предоставит заговорщикам и восставшим полкам место расположения вне города, чтобы они могли встать там лагерем, невзирая на зимнее время, и дожидаться приезда цесаревича, которому собрание представителей сословий предъявит проект конституции, составленный Никитой Муравьевым; если цесаревич согласится с ней, ему принесут присягу; если нет — он будет отрешен от власти. Если же Константин (по убеждению заговорщиков, это было маловероятно) не одобрит восстание, оно будет отнесено на счет преданности, проявленной к его особе. В случае же, если император, напротив, откажется от всяких переговоров, его надлежит арестовать со всеми членами императорской фамилии, а затем обстоятельства укажут, какие решения по отношению к ним надо будет принять.

Если бы заговорщики потерпели провал, они собирались покинуть столицу и распространять мятеж вне ее.

Участие графа Алексея во всех этих длительных и бурных спорах заключалось лишь в том, чтобы выступить против половины прозвучавших там предложений и пожать плечами по поводу остальных; но, несмотря на его возражения или его молчание, предложения эти были приняты большинством, а коль скоро они были приняты, граф полагал, что честь обязывает его испытать судьбу точно так же, как если бы у него была надежда на успех.

К тому же все прочие, казалось, были совершенно спокойны за удачный исход дела и преисполнены веры в князя Трубецкого; так, один из заговорщиков, Булатов, с восторгом воскликнул, выходя с собрания и обращаясь к графу:

— Не правда ли, мы выбрали превосходного вождя?

— Да, — ответил граф, — он очень представителен.

Именно в таком настроении он вернулся домой, где и застал меня.

Поскольку то, что мне следовало рассказать Луизе, никак не могло ее успокоить и к тому же у меня все еще оставалась надежда, что какое-нибудь неожиданное обстоятельство сорвет готовящийся заговор, я отправился к себе, чтобы немного отдохнуть; но я был так встревожен, что проснулся на рассвете, тотчас же оделся и поспешил на Сенатскую площадь. Кругом все было спокойно.

Тем не менее ночью заговорщики не теряли даром времени. В соответствии с принятыми решениями каждый из них уже был на своем посту, следуя указаниям Рылеева, который был их военным руководителем, точно так же как князь Трубецкой — политическим. Лейтенант Арбузов должен был вовлечь в восстание матросов Гвардейского экипажа, а братья Бодиско и подпоручик Гудима — гвардейский Измайловский полк; князь Щепин-Ростовский, штабс-капитан Михаил Бестужев, его брат Александр и два других офицера, Броке и Волков, взяли на себя Московский полк; наконец, поручик Сутгоф нес ответственность за первый полк лейб-гренадер. Что касается графа Ваненкова, то он отказался от всех иных ролей, кроме роли рядового участника, и обещал сделать все, что будут делать другие; так как он слыл человеком слова и к тому же не притязал на какой-либо пост в будущем правительстве, ничего большего от него не потребовали.

Так как стоять на улице было невозможно из-за невыносимого холода, я пробыл до одиннадцати часов не на самой Сенатской площади, а в заведении одного из тех торговцев сладостями и винами, которых называют здесь кондитерами: оно находилось в конце Невского проспекта, рядом с домом банкира Серкле. Это было великолепное место для того, чтобы дожидаться там новостей: во-первых, потому что окна магазина выходили на Адмиралтейскую площадь, а во-вторых, потому что кондитерские Санкт-Петербурга имеют много общего с нашими парижскими; эта же была местным «Феликсом»: туда поминутно приходили посетители со всех концов города. Пока все сообщения были успокоительными; во дворец явились командующий Гвардейским корпусом и штабные офицеры с донесениями, что Конногвардейский, Кавалергардский, Преображенский и Семеновский полки, Павловские гренадеры, лейб-гвардии Егерский и Финляндский полки и саперы только что принесли присягу императору. Правда, от других полков сведений еще не поступало, но, по всей вероятности, лишь потому, что их казармы были расположены на окраине столицы.

Я уже собрался было вернуться домой в надежде, что день так и окончится и заговорщики, поняв всю опасность своих планов, ничего не предпримут, как вдруг мимо окон кондитерской промчался галопом какой-то адъютант, и стало понятно, что случилось нечто неожиданное. Все тотчас же выбежали на площадь, ибо в воздухе чувствовалось то беспокойство, которое всегда предшествует крупным событиям; и в самом деле, начался бунт, причем до того яростный, что невозможно было предугадать, как далеко зайдет дело.

Князь Щепин-Ростовский и оба Бестужевы сдержали слово. В девять часов утра они прибыли в казармы Московского полка, и здесь князь Щепин-Ростовский, обращаясь ко 2-й, 3-й, 5-й и 6-й ротам, наиболее преданным, как это было известно, великому князю Константину, стал убеждать солдат, что их обманывают, заставляя присягать новому императору. Он добавил, что великий князь Константин никоим образом не собирается отказываться от короны и арестован за то, что не хочет уступить своих прав брату. Вслед за тем взял слово Александр Бестужев; он сказал, что прибыл из Варшавы и цесаревич лично поручил ему воспрепятствовать принесению присяги; заметив, какое большое впечатление произвела эта новость на войска, князь Щепин приказал солдатам зарядить ружья боевыми патронами. В эту минуту в казармы прибыли генерал-майор Фредерикс и адъютант Веригин в сопровождении взвода гренадер при знамени, чтобы призвать офицеров подчиниться командиру полка. И тогда князь Щепин решил, что момент настал: обратившись к солдатам, он приказал им прогнать гренадеров ружейными прикладами и отнять у них знамя; в то же самое время он бросился на генерал-майора Фредерикса, на которого Бестужев уже навел пистолет, и, нанеся ему по голове удар шпагой, повалил его на землю; затем, обернувшись к бригадному командиру генерал-майору Шеншину, спешившему на помощь Фредериксу, он опрокинул его колющим ударом; сразу же после этого он ринулся в гущу гренадеров, ранил одного за другим полковника Хвощинского, унтер-офицера Моисеева и рядового Красовского, вырвал из их рук знамя и с криком «Ура!» поднял его в воздух. На этот крик большая часть полка, возбужденная видом крови, отвечала возгласами: «Да здравствует Константин! Долой Николая!» И князь Щепин, воспользовавшись этим воодушевлением, увлек за собой более четырехсот человек и с барабанным боем повел их на Адмиралтейскую площадь.