Новгород, некогда колыбель русской монархии, шестидесяти церквей которого едва было достаточно для его благоденствующего населения, сегодня, со своими полуразрушенными стенами и пустынными улицами как тень былой столицы встает на пути между Санкт-Петербургом и Москвой — этими двумя нынешними столицами.

Мы остановились в Новгороде л ишь для того, чтобы поужинать, и тотчас же снова отправились в путь. Временами мы встречали на своем пути огромные костры, вокруг них — десять — двенадцать длиннобородых мужиков, а поодаль — ряд выстроившихся по одной из сторон дороги телег. То были местные ломовики, которые из-за отсутствия на пути деревень и, следовательно, постоялых дворов, располагаются на ночь на обочинах дорог, спят, завернувшись в свои накидки, а утром встают отдохнувшие и веселые, словно провели ночь в удобнейших постелях. А пока они спят, их распряженные лошади щиплют траву в лесу или пасутся на лугу; на рассвете ломовики сзывают их свистом, и лошади возвращаются, сами останавливаясь у своего места.

На другое утро мы проснулись в так называемой русской Швейцарии. Это расположенный посреди неизменных равнин и хвойных лесов холмистый край, пересеченный озерами и долинами. Город Валдай, центр и столица этой северной Гельвеции, находится от Санкт-Петербурга на расстоянии примерно девяноста льё. Едва наша карета въехала в этот город, как нас окружила толпа торговок баранками, напомнивших мне парижских торговок вафельными трубочками. Однако вместо небольшого числа привилегированных мастериц, промышляющих на подступах к Тюильри, в Валдае вас осаждает целая армия девиц в коротких юбках, особ, как я сильно подозреваю, причастных к промыслу, который запрещен законом и прячется за этой их показной торговлей.

За Валдаем появился Торжок, город, славящийся тисненым сафьяном, из которого шьют мягкие сапожки, чрезвычайно изящные, и женские домашние туфли причудливой формы и отменного качества.

Затем перед нами предстала Тверь — губернский центр, где по мосту длиной в шестьсот шагов пересекают Волгу. Эта огромная по длине река берет свое начало из расположенного неподалеку озера и несет свои воды в Каспийское море, пересекая по пути всю Россию, то есть примерно на протяжении семисот льё.

Когда мы отъехали верст на двадцать пять от Твери, спустилась ночь, а на рассвете мы уже увидели позолоченные купола и колокольни московских церквей.

Москва произвела на меня сильнейшее впечатление: перед моими глазами находилась огромная гробница, где Франция похоронила свою славу. Я невольно вздрогнул, и мне показалось, что передо мной вот-вот предстанет, словно дух бурь Адамастор, тень Наполеона и, плача кровавыми слезами, поведает о своем поражении.

При въезде в Москву я повсюду искал следы нашего пребывания здесь в 1812 году и кое-какие из них распознал. То тут, то там нашему взору представали огромные развалины, все еще покрытые копотью от пожара, — мрачные свидетельства дикого патриотизма Ростопчина. Я был готов остановить экипаж и, перед тем как поселиться в гостинице, перед тем как идти куда-либо, спросить дорогу к Кремлю, поскольку горел нетерпением посетить угрюмую крепость, которую русские однажды утром превратили вместе со всем городом в кольцо огня; но я был не один. Я решил отложить осмотр Кремля до другого раза и позволил Ивану везти нас дальше; проехав часть города, мы остановились у дверей гостиницы близ Кузнецкого моста, которую держал один француз. По воле случая мы поселились недалеко от особняка, где жила графиня Ваненкова.

Луиза очень устала с дороги, так как почти все время держала на руках своего ребенка; однако, как я ни настаивал, чтобы она сначала отдохнула, она прежде всего написала записку графине, извещая ее о своем прибытии в Москву и испрашивая разрешение нанести ей визит. Мы рассуждали, с кем можно передать это послание графине, как вдруг подумали о нашем славном фельдфебеле Иване. Нам было понятно, что письмо, доставленное им, не может быть плохо принято, а он, со своей стороны, принял это поручение с огромным удовольствием.

Десять минут спустя, когда я уже ушел к себе в номер, у дверей гостиницы остановился экипаж. В нем приехали графиня и ее дочери, которые не пожелали ждать, когда Луиза явится к ним, и сами поспешили к ней. Они оценили самоотверженность этого благородного сердца, они знали, с какой целью она отправилась в путь и какое предназначение она себе уготовила, и не хотели, чтобы та, которую они называли дочерью и сестрой, во время своего краткого пребывания в Москве жила не у них, а где-нибудь в другом месте.

Поскольку моя комната была соседней с комнатой Луизы, я оказался в определенной степени свидетелем того, с какой сердечной теплотой бедная мать приняла в свои объятия ту, которая ехала, чтобы встретиться с ее сыном. Как мы и предполагали, появление Ивана вызвало у всей семьи огромную радость, ибо от него графиня могла узнать последние новости о Ваненкове: ей стало известно, что он прибыл в Козлово и находится, насколько это позволяет его положение, в добром здравии. Впрочем, графиня и ее дочери были счастливы уже тем, что узнали название деревни, где его поселили.

Луиза, отдернув занавеску кровати, показала им уснувшего сына, и, прежде, чем она высказала свое намерение оставить его у них, барышни завладели ребенком и передали его своей матери, чтобы она покрыла его поцелуями.

Дошла очередь и до меня. Узнав, что я приехал с Луизой и что я был учителем фехтования у графа Алексея, они пожелали видеть меня. Я был заранее извещен Луизой, что меня позовут, и ждал этого; к счастью, у меня было время, чтобы привести себя в порядок, что было так необходимо после двух дней и двух ночей путешествия.

Легко догадаться, что меня буквально засыпали вопросами. Я уже достаточно давно был в дружеских отношениях с графом, чтобы иметь возможность удовлетворить любопытство бедных женщин, и слишком любил его, чтобы разговоры о нем мне наскучили. В итоге графиня и ее дочери были настолько очарованы мною, что им непременно захотелось, чтобы я переехал к ним вместе с Луизой; однако, не имея никакого права на столь почетное гостеприимство, я отказался. И дело было не только в бестактности, которую я проявил бы, приняв их приглашение: в гостинице я чувствовал себя гораздо свободнее; и, поскольку я не собирался оставаться в Москве после отъезда Луизы, мне хотелось воспользоваться недолгим временем своего пребывания здесь, чтобы осмотреть святой город.

Луиза поведала о своей встрече с императором и обо всем, что он для нее сделал, а графиня плакала во время ее рассказа — как от радости, так и из чувства признательности, ибо она надеялась, что император в своем милосердии не остановится на полпути и заменит вечную ссылку на временную, как он уже заменил смертную казнь на ссылку.

Услышав мой отказ, графиня пожелала предложить гостеприимство по крайней мере Ивану, но я его затребовал себе, заявив о своем намерении использовать его в качестве чичероне, поскольку Иван участвовал в кампании 1812 года, отступал с боями от Немана до Владимира, а потом преследовал наши войска от Владимира вплоть до Березины. Понятно, что такой человек был для меня слишком ценным, чтобы я мог с ним разлучиться. Луиза с ребенком села в экипаж вместе с графиней и ее дочерьми, а я остался в гостинице вместе с Иваном, дав, тем не менее, обещание, что приду к ним в тот же день обедать.

Четверть часа спустя мы были уже в пути и я начал изучать Москву.

Четырнадцатого сентября 1812 года в два часа пополудни французская армия с высоты Поклонной горы увидела святой город. И тотчас же, как это было за пятнадцать лет до того при виде пирамид, сто двадцать тысяч человек принялись рукоплескать, восклицая: «Москва! Москва!» После долгого плавания по морю степей они увидели, наконец, землю. При виде города с золотыми куполами все было забыто, даже страшная и кровавая победа на Моск-ве-реке, удручившая армию, словно поражение. Коснувшись уже одной рукой Индийского океана, Франция собиралась теперь другой рукой коснуться полярных морей. Ничто не могло ее остановить — ни песчаные пустыни, ни снежные. Она действительно была царицей мира — та, что поочередно заставляла короновать себя во всех столицах.