Со своей стороны, императрица Елизавета жила в полнейшем уединении, оберегая императора как невидимый ангел-хранитель; время не погасило глубочайшей любви, которую вызвал у нее при первой же встрече юный цесаревич и которая сохранилась чистой и неизменной, несмотря на многочисленные супружеские измены мужа. В то время, когда я увидел ее, ей было сорок пять лет: фигура у нее все еще была гибкой и стройной, а на лице сохранились остатки необычайной красоты, начавшей увядать в тридцатилетней борьбе с печалями. Впрочем, самая горькая и самая болезненная сплетня никогда не могла повлиять на эту женщину, целомудренную, словно святая, так что перед ней склонялись все, и не как перед верховной владычицей, а как перед высшей добротой, не как перед земной правительницей, а как перед изгнанным с Небес ангелом.

Как только настало лето, врачи единодушно заявили, что для полного восстановления здоровья императора требуется перемена местопребывания, и сами избрали Крым как место, климат которого более всего благоприятствовал бы его выздоровлению. Александр в тот год, против обыкновения, еще не прекратил свои поездки и принял предписание врачей с полнейшим безразличием; но как только было принято решение об отъезде, императрица попросила у супруга разрешения сопровождать его, и оно ей было дано. Перед отъездом императору пришлось трудиться с удвоенным напряжением, ибо все старались получить окончательное решение по своим делам, как если бы виделись с императором в последний раз; поэтому в продолжение двух недель ему приходилось вставать очень рано, а ложиться спать поздно. Тем не менее здоровье его от этого видимым образом не пострадало, и в середине июня после молебна о ниспослании императору благополучия на время его путешествия, который отслужили в присутствии всей императорской фамилии, он в сопровождении императрицы выехал из Санкт-Петербурга в карете, которой правил его кучер, верный Иван; за ним следовало несколько адъютантов, находившихся под командованием генерала Дибича.

Император прибыл в Таганрог в конце августа 1825 года, до того побывав в Варшаве, где он останавливался на несколько дней, чтобы принять участие в праздновании дня рождения великого князя Константина; это была его вторая поездка в этот город, местоположение которого ему понравилось и в котором, по его словам, он хотел бы поселиться, уйдя от дел. К тому же как Александру, так и императрице поездка пошла на пользу, и все предвещало им прекрасное пребывание в этом дивном краю, где они желали обрести исцеление. Впрочем, предпочтение, оказанное императором Таганрогу, объяснялось прежде всего тем, что он рассчитывал заняться в будущем его благоустройством, ибо в то время этот небольшой городок, расположенный на берегу Азовского моря, представлял собой всего лишь скопление тысячи скверно построенных домов, из которых не более шестой части были кирпичными и каменными; все прочие представляли собой не что иное, как деревянные каркасы, обнесенные глинобитными стенами. Улицы, хотя и широкие (что правда, то правда), были немощеными, а грунт на них был до такой степени рыхлым, что при малейшем дожде приходилось увязать в грязи по колено; зато когда солнце и ветер иссушали эти влажные массы, скот и лошади, перевозящие плоды местного земледелия, поднимали, проходя, столбы пыли, которую морской ветер заставлял клубиться в таких густых вихрях, что в ясный день нельзя было разглядеть, кто идет в нескольких шагах от тебя, и отличить человека от лошади. Пыль эта проникала повсюду, попадала в дома, проходя через опущенные жалюзи и закрытые ставни, наполняла воду мутью, осадить которую можно было лишь одним путем: прокипятить воду, добавив в нее виннокаменную соль.

Император разместился в доме градоначальника, расположенном напротив Азовской крепости, но он почти никогда в нем не оставался, выходя оттуда утром и возвращаясь только к обеду, то есть в два часа. Остальное время он ходил пешком по грязи и пыли, пренебрегая всякого рода мерами предосторожности, принимаемыми местными жителями, чтобы избежать чрезвычайно опасной осенней лихорадки, случаи которой, к тому же, в тот год были весьма многочисленны. Главным занятием императора была разбивка огромного городского сада, работы в котором велись под руководством одного англичанина, присланного по его приказу из Санкт-Петербурга; по ночам Александр спал на походной кровати, кладя под голову кожаную подушку.

Кое-кто поговаривал, что все эти занятия, несколько показные, скрывают тайный замысел и что император удалился на край своей империи лишь для того, чтобы вдали от столицы принять какое-то важное решение. Те, кто это говорил, надеялись, что отсюда, из маленького городка на берегу Меотийского болота, со дня на день выйдет план конституции для всей России; именно в этом, если можно было им верить, заключалась истинная цель этой якобы оздоровительной поездки; император будто бы хотел действовать вне сферы влияния родовитого дворянства, держащегося по сей день за свои устаревшие представления времен Петра Великого.

Однако Таганрог оставался всего лишь основным пунктом местопребывания Александра; постоянно там жила одна только Елизавета, ибо она не в состоянии была сопровождать императора, ездившего по Донскому краю то в Черкасск, то в Донец. По возвращении из очередной поездки он собирался отправиться в Астрахань, но внезапный приезд графа Воронцова, того самого, что оккупировал Францию вплоть до 1818 года, а затем стал губернатором Одессы, расстроил новый замысел; и в самом деле, Воронцов явился сообщить императору, что в Крыму вот-вот могут начаться большие беспорядки и что успокоить их может одно лишь присутствие Александра. Требовалось проехать триста льё; но что такое триста льё для России, где лошади с развевающимися гривами промчат вас через степи и леса со скоростью мысли? Александр пообещал императрице возвратиться через три недели и отдал распоряжения об отъезде, который должен был состояться сразу же по возвращении курьера, отправленного им в Алупку.

Курьер явился и привез новые подробности, касающиеся заговора. Обнаружилось, что покушались не только на форму правления, но и на жизнь императора. Услышав эту новость, Александр опустил голову в ладони, тяжело застонал и воскликнул:

— О мой отец! Мой отец!

Была уже глубокая ночь. Император велел разбудить генерала Дибича, занимавшего соседний дом. В ожидании его император проявлял беспокойство и широкими шагами ходил взад и вперед по комнате; время от времени он бросался на кровать, но был до такой степени возбужден, что тотчас же вставал. Прибыл генерал; в подготовке документов и в обсуждении прошло два часа. В путь направились еще двое курьеров: один к наместнику Польши, другой к великому князю Николаю.

На следующее утро лицо императора приобрело привычное спокойное выражение и на нем нельзя было увидеть и следа ночного возбуждения. Однако Воронцов, явившись к Александру за указаниями, обнаружил его в состоянии крайнего раздражения, что совершенно противоречило присущей его характеру мягкости. Тем не менее император распорядился, чтобы все было готово к отъезду следующим утром.

В дороге душевное недомогание императора только усилилось; ежесекундно, чего с ним никогда не бывало, он жаловался на медлительность лошадей и скверное состояние дорог. Настроение монарха стало особенно мрачным, когда его врач Виллие посоветовал ему принять меры предосторожности против ледяного осеннего ветра. Александр отказался надеть плащ и шубу и, казалось, шел навстречу опасностям, от которых друзья умоляли его уклониться. Подобная неосмотрительность дала свои плоды: однажды вечером императора одолел непрекращающийся кашель, а на следующий день, по прибытии в Орехов, у него появился сильный озноб, перешедший через несколько дней из-за упрямства больного в перемежающуюся лихорадку, в которой Виллие вскоре признал ту самую, что свирепствовала на всем пространстве от Таганрога до Севастополя.

Путешествие пришлось тут же прервать.